— Вот пойдешь ты к Филоктету, — озвучил он сыну Ахилла. — Да и скажешь, что тебя оскорбил Агамемнон и что ты плывёшь из Трои в Грецию. Берешь с собой. Ведешь на корабль. Там мы хитростью им овладеваем… нет, не в этом смысле. Нет, другого выхода нет. Что? Какая совесть?! Юннат, пошел и подключил ноги!
Неоптолем послушно подключил и даже сначала успешно выступил перед аудиторией в лице Филоктета. Аудитория поскакала на здоровой ноге по направлению к кораблю и даже отдала лук и стрелы сыну Ахилла, «а то вдруг тут где-то Одиссей, а он ух как коварен, ты уж меня от него защити!». Но при этом Филоктет не забывал ужасно страдать, падать на песок, терять сознание и вообще показывать, что змеиный яд — не хухры-мухры. Тут в Неоптолеме проснулась совесть, и он начал резать правду-матку в духе:
— Ах я, гад, ах, подлец! Обманул я тебя, невинного! На самом деле я должен отвезти тебя в Трою на корабле Одиссея, вот, на тебе обратно твое оружие, чужого нам не надо!
Тут ближайшие кусты возопили человеческим голосом: «С кем работать приходится!» После чего из кустов явился рояль. То есть, Одиссей.
Неоптолем вздрогнул от появления и замер с луком и стрелами. Филоктет с явным ощущением «Да лучше бы рояль» неожиданно бодро ломанулся в бега к ближайшему обрыву, рассудив, что суицид — всегда выход. Благо, в других кустах сидели воины Одиссея, и они-то беглого Филоктета все же скрутили.
Но тут в Неоптолеме вдруг взыграла совесть по второму разу. И он всё же отдал Филоктету лук и стрелы…
— …твою папу во все пятки этим самым! — смачно прокомментировал Одиссей, в сложном кульбите укатываясь обратно в кусты, подальше от стрел.
Первый раунд закончился античной ничьей: Неоптолем остался при честности, Филоктет — при оружии и муках, Одиссей — при хитрости. Но от ситуации все равно разило высокооктановым продуктом нефтепереработки, ибо Филоктет переговоров не желал, в Трою не желал, лечиться не желал, а желал страдать, вонять и стрелять в Одиссея.
Переговоры Неоптолема, который пытался взывать к совести, проходили как-то мимо.
Явно пора было вмешаться чему-то божественному.
Божественное вмешалось: откуда-то просиял свет, из света медленно выплыла львиная шкура, и смутно знакомый голос хмуро спросил:
— То есть, у тебя мой лук, и ты не хочешь совершать подвиги? Ах ты, *сложноподчиненный эпитет* а ну стрелой в Трою, пока я тебе не *сложносочинённая метафора*!
По манере воздействовать на окружающих Геракл опознавался на месте. Филоктет тут же построился в колонну по одному и выразил желание скакать до Трои, если надо, на одной ноге, потому что «что-то подвигов захотелось — аж жуть!»