Но оно было, было, было!
Были Головины. Горели по ночам окна в Советах, где люди простеньким крестиком против фамилии бесшумно переносились из списка живых в список кандидатов в покойники.
Время не просто проходило сквозь нас, оно еще и перелицовывало, подгоняло нас под себя. Мы, несмотря на молодость свою, уже были клеймены, таврированы его страшной метой. Мы это особенно ощутили однажды на квартире, если не ошибаюсь, студента консерватории Володи Кривелева, кажется, тоже фронтовика. Дело давнее, могло что-то и подзабыться.
Года два поспорив и поговорив, мы решили, что пришла пора выходить нам со своим творчеством к читателю. В издательстве не больно обрадовались нам, и тогда мы возмечтали выпускать свой рукописный альманах «Солнышко». Собрали его из стихов, и рассказов. Нашли машинистку, она отпечатала нам его в четырех экземплярах. Один мы решили пустить по рукам в моем институте, второй — в институте брата, третий — в художественном училище, из которого у нас было трое ребят. Четвертый экземпляр каждого выпуска решено было оставлять у нас с братом «для истории». Мы были уверены, что она будет.
Сделано было все, оставалось только переплести и пустить «в свет». Тут-то и заявил о себе благоразумный Володя Кривелев. Мы были у него. Он нам играл на пианино свои вещи, читал стихи. В окошко, плотно подсиненное ночью, шел крупный спокойный снег и было как-то необыкновенно уютно и хорошо. Володя был больше всех нас мят жизнью и потому опытнее и прозорливее. Он то и предостерег наш кружок от решающего, опасного шага:
— Ох, ребята, не ту вы, кажется, лепешку замешиваете. Как бы эта ваша хорошая затея не была дурно истолкована. Те, кому положено все и о каждом знать, не дремлют... Вы уж и так далеко заглубились.
Мы съежились, притихли. Установилось осторожное молчание. От порога по ногам несло холодом. Снег тихо, беззвучно скользил по вычерненным окнам, опасно белый. Было жутко, но мы медлили расходиться. Мы были детьми своего времени и понимали, о чем говорит Кривелев:мы помнили, как
неизвестно куда исчезали люди, о судьбе которых не полагалось даже спрашивать, потому что сразу же били наотмашь:
— Вы что... заодно с ним?
И это было почти равно приглашению — пожалуйте и вы в места неведомые, таежные, с вышками и колючей проволокой. Ставить собственноручно кресты перед своими именами в списке живущих нам не хотелось. Мы вняли голосу разума и, уходя от возможной беды, загасили свое «Солнышко». Мы были его единственными читателями. Так нам казалось тогда. А через девять лет, уже в начале шестидесятых, меня пригласили в тот самый дом, о котором намекал Кривелев, где все и обо всех знают, и не только интеллигентно напомнили о нашем невзошедшем «Солнышке», но и вежливо попросили написать объяснение, как нам пришла в голову мысль заняться самиздатом.