Я особо внимания не обращала — тут многие так ходят. По большей части чтобы скрыть расширенные зрачки и опухшие физиономии, а не звездную внешность — прямо через дорогу от кафешки, в которой я работала, был ночной клуб. Эрни толкал в нем дурь малолеткам и ребятам из делового квартала, которые чуть свет забредали в «UpCup» за кофейной бодростью.
Работенка в «UpCup» была не сахар и оплачивалась плохо. За десять долларов в час Колин буквально с живой меня не слезал! Заставлял работать сверхурочно — без двойной ставки выходить за других приболевших или попросту сбежавших от него бариста. Ну и драить туалет… хотя я совершенно уверена, что уж это в мои обязанности точно не входило!
Но он знал, что я не пойду жаловаться и вообще у меня нет выбора, потому мог себе такое позволить.
Я была в чужой стране, считай, что без гроша в кармане и не очень-то хорошо говорила по-английски.
Нет, три года назад Аня Сомова, шедшая по красной дорожке ЗАГСа с широкой улыбкой и большими планами на будущее, покрутила бы у виска, поведай ей кто о таком. Померила бы температуру несчастному и вызвала бы ему скорую, потому что ничто в ее понимании не могло разрушить их с Никитой счастье.
Мое счастье…
Оно перестало улыбаться мне в ответ очень скоро. Еще даже не кончился наш медовый месяц, как мужчина, которого я любила еще со школы, переменился. Стал вспыльчивым, резким, грубым.
Все-то его раздражало во мне! Даже незначительные мелочи заводили с пол-оборота и заставляли повышать голос, говорить гадости. А я слушала молча. Терпела, делала как он хочет, даже не смея возразить. Не потому что не хотела, а потому что мама строго настрого запретила это делать. Какая же я была глупая, вот ведь вся в нее!
Мама, прожившая двадцать пять лет в счастливом браке с военным, свято верила в устои семьи и непоколебимость патриархального строя. Да, папа был отчасти самодур, но он очень любил ее и меня. Кроме того, был хорошо воспитан и никогда не позволял себе не то что руку на нас поднять, но даже голос повысить. Куда больше криков я боялась от него холодного тихого «пойдем, поговорим» — сразу становилось понятно, что все явки спалены и пора сушить весла! «Каждой шкоде по мешку картошки» — обычно приговаривал папа, назначая наказание.
Но Никита меня не любил, а мама не верила, что такое возможно. Ведь он же был моим мужем! Ругала меня, говорила, что это я веду себя как-то не так… вульгарно одеваюсь, ярко крашусь, трачу слишком много денег на глупости.
Жизнь превратилась для меня в настоящий ад. Я стала серой тенью, мышью, что короткими перебежками, перемещалась по реальности: дом — институт — работа — магазин и все с начала.