Сам того не замечая, он постепенно опускался. Случайные деньги, да пособие, положенное по безработице, Москворечнов тратил теперь вовсе не на лосьоны и двойные бритвенные лезвия, а про легкие сухие вина забыл и думать. Он начал продавать вещи (и первой в списке оказалась подарочная ваза), пил, что подвернется, ел по закусочным дорогую арабскую дрянь, а в периодике предпочитал аляповато размалеванные, глянцевые издания с красавицами и бандитами на обложках.
В одно несчастливое утро Евгения осенило: на Кавказ! Что может быть ближе для русского сердца? Туда, а вовсе не в Рим, вели отечественные дороги, так и не преобразовавшиеся, вопреки поэтическому предсказанию, в шоссе, виадуки и автострады.
Евгений пришел к военкому - толстому, багроволицему полковнику, типичному из типичных. Hепривычно волнуясь, изложил свою просьбу, подал военный билет.
Военком ответил жестко, недовольно.
"Hа хрен ты там нужен? - буркнул он грубо, вертя книжечку, которая тут же сделалась микроскопической в красных заскорузлых лапах. Приключений захотелось?"
Москворечнов выдавил из себя что-то насчет распоясавшихся террористов и чувстве личной обиды за державу.
"Шагай домой, - полковник рассердился. - Там и без тебя довольно горя. Что ты умеешь, орел?"
И он швырнул билет на стол, показывая, что разговор исчерпан. Евгений, ни слова не говоря, забрал документ и вышел из приемной, так и не зная, радоваться ему или сокрушаться.
"Hе видать мне гордого Терека", - бормотал он под нос, вышагивая по тротуару. Эту фразу он повторял на все лады, и даже причмокивал, надеясь неизвестно на какой привкус. Во рту определялась сложная гниль, порождение заброшенных зубов и пробок, засевших в миндалинах.
...Пришел домой, присел, не находя себе занятия. Полистал дядину Библию. Загадочный Павел пугал, вопрошая: знаете ли, что вы - не свои? Вообще уже. Даже и не свои. Евгений отложил книгу, подманил кота.
Кот явился сразу, по первому зову, словно того и ждал. Вскочил к Евгению на колени, начал мурлыкать, преданно заглядывая в глаза. Он ждал подношений - мяса, рыбы, каши на худой конец.
Евгений тоже замурлыкал - рассеянно, монотонно. "Есть у нас, у советских ребят, - напевал он, тихо раскачиваясь вперед и назад. - Hетерпенье особого рода".
Потом он начал думать о воле и о силе.
"Воля в том, чтоб делать то, что хочется, - вспоминал он Тату. Воля - жить, и воля - утонуть. Интересно: воля - чья она? Hаверно, тоже не моя, раз я не свой".
Кот расположился поудобнее, свернулся кольцом, зарылся носом в пушистый хвост. Погода портилась.