Искусство не только смягчило все то, что в этих грубых мистериях могло смутить дух, воспитанный греческой школой. Философия также стремилась примирить выраженное в них мировоззрение с собственными учениями или, скорее, само азиатское духовенство взялось найти в своих священных традициях нечто подобное теориям философских школ. Никакая из этих школ не проникалась расположением к объектам народного поклонения столь же охотно, как школа стоиков, поэтому, именно эта секта оказала глубокое влияние на формирование митраизма. Один из древних мифов, воспетых магами, дошел до нас в передаче Диона Хризостома[52], поскольку этот миф рассматривали в качестве аллегории стоической космологии; наряду с ним и другие персидские представления были сходным образом приспособлены к пантеистическим взглядам последователей Зенона. Мыслители все более приучались отыскивать в догматах и ритуальных обычаях Востока смутные отражения античной мудрости, и такая тенденция столь удачно сочеталась с претензиями и интересами маздеистского духовенства, что последнее не могло не приветствовать ее всеми своими силами.[53]
Приписывая верованиям магов излишнюю значительность, которой та не в коей мере не обладала, философская спекуляция, тем не менее, проявляла в целом больше консерватизма, нежели новаторства. Одним уже тем, что она придавала наивным, зачастую, легендам символическое значение и нелепым с виду ритуальным традициям предлагала рациональное объяснение, она выражала стремление к их упрочению. Если теологические основания этой религии подверглись существенным модификациям, то ее богослужебная сфера оставалась относительно стабильной, и изменение догмата сочеталось тут с почтительным отношением к ритуалу. Суеверный формализм, который обнаруживают подробные предписания Вендидада, несомненно, свойственен времени, предшествовавшему эпохе Сасанидов. Жертвоприношения, которые совершали во времена Страбона осевшие в Каппадокии маги, во всех деталях напоминают авестийское богослужение. Это те же монотонно произносимые моления с пучками прутьев (барсман) в руках перед жертвенным огнем, те же возлияния молока, масла и меда, те же предосторожности, принимаемые для того, чтобы дыхание служителя не осквернило божественное пламя. [54] Надпись Антиоха из Коммагены в предписываемом ею уложении отражает не меньшее усердие этого правителя в сохранении верности древним иранским обычаям. Царь увенчивает себя славой, преданно поклоняясь богам своих предков согласно древним традициям персов и греков; он желает, чтобы служители в новом храме носили те же персидские жреческие облачения, и чтобы они совершали богослужение в точном соответствии с древним священным обычаем. Шестнадцатый день каждого месяца, празднуемый исключительным образом, является не только днем рождения царя, но и днем, который во все времена был особо посвящен Митре. Значительно позже другой коммагенец, Лукиан из Самосаты, очевидно, взяв за образец те отправления культа, с которыми был знаком у себя на родине, высмеивает в одном пассаже многократные очистительные обряды, нескончаемые песнопения и длинное одеяние служителей зороастрийской секты [55]. В другом месте он упрекает их в том, что они не знают греческого и бормочут нечто на совершенно непонятном жаргоне. [56]