Таким образом, догматика персидских мистерий сочетала в себе две теории различного происхождения, стремившиеся, как одна, так и вторая, возвысить правителя над человеческим родом. С одной стороны, старое маздеистское представление о Хварно превратилось в «Фортуну царя», освящающую его милостью небес и приносящую ему победу. С другой стороны, мысль о том, что душа монарха в тот момент, когда Фортуна заставляет ее ринуться вниз, получает от Солнца его властное могущество, позволяла поддерживать представление о нем, как о носителе частицы божества этой планеты и как о представителе этого божества на земле.
Эти верования могут сегодня показаться нам абсурдными и почти противоестественными. Тем не менее, они в течение столетий внушались миллионам самых разных людей, которых они объединяли в рамках единого монарха. Если просвещенные слои общества, в которых литературная традиция всегда поддерживала некоторые остатки прежнего республиканского духа, сохраняли еще в себе запас скептицизма, то чувства народа с радостью откликались на эти теократические химеры и отдавались им во власть на все то время, пока еще продолжало существовать язычество. Можно даже сказать, что они пережили свержение идолов, и что народное поклонение так же, как и придворный церемониал, никогда не утрачивали своего представления о сверхчеловеческой сущности, заключенной в персоне правителя. Аврелиан сделал попытку учредить религию, имеющую весьма общий характер, которая могла бы вместить в себя все культы, отправлявшиеся в его государствах, и которая, как у персов, послужила бы оправданием и поддержкой императорскому абсолютизму. Эта попытка провалилась главным образом из-за непримиримого сопротивления христиан. Но союз трона и алтаря, о котором мечтали цезари в III веке, осуществился в другой форме и, по странному стечению обстоятельств, именно Церковь призвана была стать опорой всему строению, основы которого она некогда поколебала. Та миссия, которую подготавливали жрецы Сераписа, Ваала и Митры, завершилась без них и против них; но тем не менее они первыми на Западе выступили с проповедью идеи о божественности царей и, таким образом, явились родоначальниками движения, отголоскам которого суждено было длиться до бесконечности.
Глава IV. УЧЕНИЕ МИСТЕРИЙ
В течение трех столетий культ Митры отправлялся в самых отдаленных друг от друга римских провинциях и в самых различных условиях. Трудно было бы допустить, что за весь этот долгий период его сакральные традиции остались неизменными, и что философские течения, одно за другим овладевавшие умами, или даже политическая и социальная обстановка в империи не оказали на них никакого влияния. Но хотя эти мистерии претерпели на Западе очевидные изменения, недостаток имеющихся в нашем распоряжении документов не позволяет нам ни проследить этапы их развития, ни четко выделить представленные в них локальные различия[2]. Все, что мы способны сделать, — это набросать общие контуры проповедуемых в них учений, отмечая местами те добавления и поправки, которые они, по-видимому, получили. Впрочем, произошедшие в них перемены были, в целом, поверхностными. Идентичность изображений и священных формул, наблюдаемая в те самые времена даже в наиболее удаленных местах, свидетельствует о том, что теологическая система этого реформированного маздеизма вполне сложилась еще до эпохи его проникновения в земли латинян. В отличие от древнего греко-римского язычества, представлявшего собой собрание никак логически не связанных верований и культовых практик, митраизм действительно имел настоящую теологию, — систему догматов, заимствовавшую свои основополагающие принципы из науки.