Голоса выскакивали из тумана.
— Не знаю.
Не знала, но догадывалась: бесцельно валяться на диване и изучать потолок. Девушка и сейчас занималась преимущественно именно этим.
— С отцовской квартиры съезжать не планируешь?
— Низ… не знаю. Это и моя квартира тоже.
— Ну да, как же.
— Я тоже собственник! Или… или, наверное, нет, — задумалась Ада. Она никогда не интересовалась этим вопросом. Деньги имелись, крыша над головой тоже, ну и о чём тогда волноваться?
Последние недели смешались в один сплошной поток дней. Дни сбивались в месяцы, дробились на часы, умножались на дождь и делились осенней хмарью. Раньше Ада часто говорила себе, что что-то с ней не так, и жизнь надо воспринимать по-другому. А потом как-то свыклась.
— А ты это, хоть что-нибудь знаешь?
Ей подливали пиво в стакан с двойной эффектной. С мальчишками пить веселее. Но только пить.
— Перестаньте меня допрашивать. Вы мне надоели! Сутулые черти. Берите пример с Артура, вот интересный собеседник.
— Так вы же оба просто напиваетесь вусмерть!
— Вот именно!
Её собственный голос звучал слишком близко к вискам. Казалось, он зарождался не в глотке, а прямо в ушах. Смех — её и чужой — гремел со всех сторон и непонятно, чей кому принадлежал.
Она пила и зевала. Что-то бубнила и огрызалась на дурацкие вопросы. Участвовала в общем диалоге — в основном как слушатель, — и временами выпадала из реальности. Аде нравилась её малочисленная компания. Она была благодарна, что её туда приняли, не смотря на дар «мысленно наматывать кишки на люстру».
Почему они пришли именно в этот бар? Раньше никто здесь не бывал, и даже не слыхал о таком. Но внезапно им захотелось зайти сюда, причём захотелось именно Аде, а остальные оказались не против. Здесь царила самая обычная атмосфера. Витал кальянный дым, играл средненький рок фм-помола. Ада с тревогой замечала, что с каждым годом ей становится труднее расслабляться в подобных местах. И девушке это не нравилось. Раньше забываться удавалось с большей лёгкостью. Тогда она была совсем ещё зелёной, почти ребёнком, и пьянела только от осознания того, что находится в таком заведении. А так же от юности, которую можно прожечь целой уймой способов. Теперь душевная тяжесть не отступала. Разве что ненадолго, после понижения градуса. Аду разрывало два желания: уйти домой и уснуть лицом в подушку — без сновидений, без лишних мыслей, а только с головокружением. Или остаться здесь, продолжая нарабатывать себе «вертолёты». Молчать и смеяться, смеяться неизвестно над чем. Над пошлыми шутками, цитатами преподавателей, дурацкими случаями трёхлетней давности. Потом бы у неё открылось второе дыхание, и она принялась вещать всякий вдохновенный бред. Всё то же самое — пошлые шутки, цитаты… Она могла быть такой, как и все, чему радовалась безмерно. Но для этого требовалось всеми правдами и неправдами заглушить в себе голос тоски. Забыть, что живёт она не той жизнью, какой надо бы, но как выглядит "та" она не знает.