Он ведь намекнул на такой исход.
«Намекнул». Едва сдерживаю смешок. Расстрелять машину — это очень жирный намек.
— Ты не слышала, что я тебе сказал? Нечего тут тебе смотреть, — холодный голос вырывает меня из мыслей, и по телу прокатывается жуткий озноб.
— Нет. Я не уйду. Нет, — повторяю я и подхожу ближе. Мне страшно и хочется убежать. Поступить, как я обычно делала, стоило только столкнуться с вещами, которые меня тревожили или пугали. Легче всего уйти. Спрятать голову от проблем, и пусть мир сам как-нибудь их решит. Но сейчас я так не могу сделать.
Я прикасаюсь к горячему плечу, и заставляю Рустама повернуться. Он мог бы послать меня еще раз к дьяволу или дать подзатыльник, запугать, нагрубить, и, может, именно поэтому он позволяет развернуть себя… но я, в первую очередь, с тревогой осматриваю его тело. Четкие мышцы, смуглую кожу, залитую кровью. И содранную в районе ребер.
— Я должна знать, если это сделал мой отец, — произношу я, поднимая взгляд и натыкаясь на его взгляд — темный и давящий. Возникает ощущение, словно я сейчас переживаю о самом дьяволе. Глупо. Он сам кого угодно уничтожит, — ты отец моих детей. Какие бы отношения между нами ни были, но я не хочу, чтобы ты умер. Я хочу помочь. Такого не должно быть.
Плевать на всё. Мои пальцы дрожат, когда я впервые прикасаюсь к багровым разводам и трогаю их, пытаясь понять, есть ли под ними еще раны. Я не могу больше молчать и покрывать свою семью из страха, что пострадает брат. Жертвовать своей жизнью и жизнью нерожденных детей, даже не зная, как Садаев отреагирует на правду. Может, он не тронет брата. Но будет знать, что мой отец давно пытается уничтожить его семью и будет осторожнее. Слишком часто последнее время смерть проходит рядом с Рустамом.
А я, ослепленная злостью, упрямо не хотела замечать главного врага. Пришла сегодня в таком развратном виде, чтобы соблазнить Рустама. И своими руками подтолкнуть его к смерти. И себя. Как только брат окажется на свободе — у отца будут развязаны руки.
Идиотский план.
— Успокойся, — Садаев легко, не грубо отстраняет мою руку и отходит в сторону, бросая рубашку куда-то в сторону, — это не твой отец. И я не ранен.
— Но на ребрах…
— Херня. Царапина, — произносит он и начинает что-то искать на полках. Я поджимаю губы. Ничерта это не царапина. Кожу содрало так, словно кто-то стрелял в него, но промахнулся, — можешь идти спать.
— Я не пойду, — упрямо повторяю я. Вижу на полке маленькую пачку влажных салфеток и подхожу к ней. Встаю на цыпочки и пытаюсь дотянуться, — я твоя жена, и…