По сути дела, Мизес поменял социальные обычаи экономистов. В Австро-Венгрии экономистов часто вербовали быть чиновниками, выполнять особые поручения. Те, кого не вербовали, читали лекции лениво и скучно, зная, что их как чиновников государства не уволят, даже если студенты перестанут ходить в университет и устроят бунт. В общем, почти помещичья атмосфера при бурном развитии капиталистических отношений и инвестиций вокруг. Такое сочетание госзаказа с огосударствлением университета, которое началось еще в конце XVIII веке ради борьбы с влиянием Церкви и соседних государств, приводило к тому, что форма кружков была непопулярна: были теплые отношения учителей и учеников, соревновавшихся при этом на научной стезе, были домашние семинары, напоминавшие совещания в министерстве. Мизес именно что создает свой кружок Miseskreis, который объединяет и друзей, и учеников, и единомышленников, готовых днями и ночами спорить и с министрами, и с начинающими специалистами по рынку.
Австро-Венгрия до Первой мировой войны, восходя как государство к личным владениям Габсбургов (при символическом преемстве от Священной Римской империи германской нации), была страной инвесторов, собственных и зарубежных, даже военное ведомство вело себя не как управляющая ресурсами контора, а как банк и инвестиционная компания, способная бросить средства на строительство новых железных дорог. Но при этом бюрократизация, идиотический контроль над всеми сферами жизни и совершенно утопические попытки создать дружбу народов в лоскутном государстве не способствовали логичному распоряжению капиталами. Австро-Венгрия поэтому не стала мировым игроком на политической сцене, завися во всем от Германской Империи, у нее не было свободного капитала, который и обеспечивает устойчивость на мировой арене в колониальную эпоху. В результате бюрократия пыталась ввести нечто вроде колониальных отношений внутри Империи, скажем, устанавливая протекционистские пошлины, имитируя тем самым создание свободного капитала, направлявшегося на имперское величие, строительство огромных зданий в Вене. Мизес понял, сколь это тупиковый путь, и вся его теория – спор с таким государственным вмешательством в экономику, которое и имитирует надколониальный суверенитет. Мизес в «безумные и ревущие» 1920-е годы, оставаясь философом экономики, учил соотечественников работать с зарубежными активами, разрабатывал с учениками математические модели спроса, предотвращал губительные последствия кредитов, разрабатывая валютные стандарты различного уровня. Все это позволяло ему превратить экономических агентов в большой кружок Мизеса: всем приходилось иметь дело с его практикой, но при этом никто не становился его врагом, а напротив, банкиры, промышленники и чиновники усваивали его теорию.