В третьем метафизическом размышлении Декарт исследует, как возможно признать бытие Бога, не заподозрив Бога в обмане, что он создает какие-то иллюзии, которые мы принимаем за действительность. Декарт рассуждает так: ясно, что «я» – «мыслящая вещь», а значит, все, что я мыслю себе, что я представляю себе – это некоторые представления со своим содержанием. Способ, которым я мыслю внешнее по отношению моему я, может отличаться обстоятельствами и подробностями, но в целом он всегда один и тот же. Конечно, собаку мы будем рассматривать иначе, чем знак деления, а его иначе чем Бога, но непохожесть процедур не отменяет, что у нас будет одна и та же интеллектуальная догадка, одно и то же озарение, одно и то же именование, при котором мы собаку назовем собакой, а честь или огорчение – честью или огорчением. Это всё будут одинаково мгновенные и одинаково отдавшие или одинаково не отдавшие себе в этом отчет процедуры.
Значит, если все идеи равны, как каталожные карточки или статьи словарного словника, то чем они отличаются? Фактическим содержанием: за разными идеями стоят разные вещи. Это утверждение не столь банально, сколь кажется на первый взгляд. По сути, Декарт открыл «фактичность», то есть способность мысли указывать на достоверность факта, несмотря на то что устройство мысли никак не соответствует устройству факта. Споры о «фактичности» шли и в начале XX века, например, как понимать чудеса и воскресение Христа – как факт или как красивую притчу, передающую важные идеи, но не бывшую в истории? В конце концов, немецкая феноменология XX века в лице Эдмунда Гуссерля и Мартина Хайдеггера решила, что фактичным может оказаться даже чудо, но только при условии, что возможно его истолкование, «герменевтика фактичности», иначе говоря, способ показать, как признание данной вещи фактом работает как часть нашего исторического опыта, как оно обогатит его или сделает более внятным.
Но Декарт говорит о фактичности только как о горизонте нашего познания, а не о содержании, потому что содержанием оказываются сами вещи. Зато Декарт различает вещи по степени реальности: например, свойства мы тоже можем назвать «вещами», но эти «вещи» менее реальны, чем вещи, обладающие такими свойствами. Хотя нам понадобится одно слово, чтобы назвать свойство, как и одно слово, чтобы назвать вещь, тем не менее мы понимаем, что свойство – это еще не вещь. Такая способность вещей указывать на собственную реальность и была названа Декартом «объективной реальностью», не в смысле существования вещей «объективно» в нашем бытовом смысле, отдельно от нас, а в философском смысле существования вещей как объекта нашего ума. Объективная реальность противопоставляется формальной реальности, иначе говоря, соотношению вещей вне мысли, например способности вещи обходиться без свойств. Скажем, формальной реальностью может быть, что я облысел, и на моей голове нет волос, но объективной реальностью будет то, что у меня были волосы, хотя они и выпали. Декарт имеет в виду и начальное значение слова «объективный» – буквально, «стоящий на пути», служащий препятствием для зрения, и потому принимаемый как должно, не как предмет актуального познания, а как предмет признания, как некая проблема, а не как текущее состояние вещи. Что я лыс – мое текущее состояние, но что вообще-то любой человек волосат, это объективность, это то, что оказывается проблемой, исходя из чего я могу рассуждать в том числе о лысине.