Вечером, по уже сложившейся привычке, Германов поехал на Фонтанку. К поездке в Упсалу надо было подготовиться. Предварительный список участников производил впечатление. Помимо своих коллег из ведущих институтов европейских столиц, Германов увидел в нем и дипломатов-ветеранов, тех, кто непосредственно участвовал в Версальской конференции и делил послевоенную Европу. Побывать на конференции такого уровня было почетно само по себе, но он не оставлял надежду, что ему удастся там выступить, хотя бы в прениях если не в первый, то во второй или в третий день. Надо было готовиться: набросать тезисы, отработать логику переходов от одного к другому, заранее придумать пару изящных шуток – якобы экспромтов. Рабочим языком конференции был, естественно, французский. С ним Германов чувствовал себя не очень уверенно, так что не мешало и посидеть со словарем. Только что изданный в Париже и привезенный в качестве подарка одним из коллег Ларус, к счастью, стоял на полке под рукой.
Германов настолько увлекся работой, что заметил Ольгу только тогда, когда она, присев напротив него у письменного стола, на манер прилежной гимназистки сложила руки на краю стола и оперлась на них подбородком.
– Да-а, профессор, совсем заработались. Так у Вас всю мебель из кабинета вынесут, а вы и не заметите. А я-то надеялась… И постель в спальне разобрала, и шампанское на ледник положила. Боюсь, оно там совсем замерзнет. А Вы все в трудах и трудах. И куда бедной девушке податься…
– Добрый вечер, бедная девушка. Извини, не ждал тебя сегодня. А тут поездка интересная образовалась – надо готовиться.
– Это в Упсалу? Думаешь, там что-то важное может произойти?
– А откуда же, интересно, ты про Упсалу знаешь? Мне самому только сегодня предложили там наш университет представлять…
– Ну, знаешь, у нас такие мероприятия отслеживаются. А ректору вашему давно пора в имении у себя мемуары писать. Замшелый тип. Знал бы ты, кто его просил за тебя. А он еще что-то там про приверженность академической науке объяснять начал. Похоже, ты его хорошо достал.
Германов был неприятно удивлен. Вот оказывается, что стояло за непривычной душевной широтой ректора. Думал тот, наконец, оценил его научный потенциал, а оказывается его просто двигают по игральной доске как шахматную фигуру.
Вероятно, эти эмоции отразились на его лице, а уж чем-чем, а недостатком наблюдательности Ольга не страдала.
– Только не надо обижаться, профессор. Видишь, мы с самого начала ничего от тебя скрывать не стали, хотя могли бы. Понимаешь, к тебе будет пара просьб, и речь идет не только об этой конференции. Ты ведь через Стокгольм туда поедешь? И сможешь там задержаться на несколько дней на обратном пути? Там кое-кому помочь надо бы. И поверь, дело очень серьезным оказаться может. Надо будет помочь одному хорошему человеку. Кстати, нашему офицеру. – Чуткая и проницательная Ольга давно уже поняла, что даже полтора мирных десятилетия, погружение в научную среду и совершенно иные реалии мирных дней не вычеркнули из системы ценностей Германова понятия, которые сформировались у него в годы Великой войны. Выручить своего брата, офицера – против такого возразить ему было трудно.