Санаторий «Седьмое небо» (Луговцова) - страница 18

На здание санатория опустилась фиолетовая тень – солнце скрылось за горой, и уходить нужно было немедленно, иначе придется ночевать в горах, греясь у бока Чинчи – ночи в октябре были довольно холодные. Большие мутные окна белого дворца выглядели все такими же непроницаемыми, как глаза слепого. Что скрывалось там, за ними, ведомо было лишь горным духам. Вдруг Хибла поняла, что не успокоится до тех пор, пока не побывает в санатории и не выяснит, есть ли там все-таки кто-то живой или нет. Может быть, горные духи сжалятся над ней и пропустят ее в запретное место? Пусть даже ей никогда не удастся выбраться, главное – попасть в санаторий, не сорваться со скалы в пропасть по дороге. Ведь то, померещились ей мальчик и мужчина на мосту или существовали на самом деле, не было главной причиной ее желания отправиться в рискованный поход. Неожиданно для себя Хибла вдруг осознала, что санаторий «Седьмое небо» – единственное место в округе, где она еще не искала.

Издали шум моря походил на грохот мчащегося по рельсам грузового поезда – тяжеловесного «товарняка» нескончаемой длины. И, лишь приблизившись к полосе прибоя, можно было различить в едином монотонном шуме множество звуков, издаваемых разбушевавшейся стихией: угрожающее завывание ветра, яростные удары волн о берег, шипение тающих пенных брызг, рокот смещаемой галечной массы и стук скачущих по дну огромных булыжников. Иногда в непрекращающийся тревожный гул вклинивались пронзительные крики чаек, похожие на панические вопли утопающих, уже осознавших, что помощь не подоспеет вовремя. Но чайки не терпели бедствие – они готовились пировать и носились над водой белыми бестиями, высматривая в метущихся волнах свою добычу. Завидев рыбу, птицы камнем падали вниз, хватали ее мощными, как тиски, клювами, и, если та оказывалась слишком крупной, чтобы проглотить целиком, стрелой мчались на опустевшие пляжи, увлекая за собой стаю менее удачливых сородичей, тоже желающих полакомиться свежим уловом. Там добыча мгновенно разрывалась на куски, и дележка всегда сопровождалась душераздирающими воплями пернатых. Проглотив все, птицы еще какое-то время бегали по камням, внимательно оглядывая место пиршества в поисках случайно отлетевшего кусочка, склевывали разбрызганные потроха и чешую и затем, одна за другой, вновь возвращались к охоте.

Лев сидел, прислонившись спиной к бетонному волнорезу, и смотрел на дерущихся чаек – единственный зритель зажигательного птичьего шоу. Желающих провести время на пляже в шторм, кроме него, не было. Никому не хотелось терпеть натиск сырого ветра и сыплющиеся градом крупные брызги – никому, и Льву в том числе. Но он не мог уйти отсюда – по крайней мере, пока был жив. Пока еще глаза его, измученные бессонницей, не утратили способности видеть, Лев не терял надежды однажды найти какой-нибудь знак, который подсказал бы, что ему делать дальше, особенно в шторм, когда бурные волны выкатывались на берег далеко, к самому волнорезу, и выносили вместе с водорослями и мусором разные предметы, сокрытые прежде в морской пучине. Смотреть на них Льву было страшно. Ведь, если это окажется вдруг ее вещью (в тот день – он помнил – на ней был белый сарафан и голубые сандалии, а волосы были стянуты в два «хвостика» резиночками с пластмассовыми заколками в виде дельфинчиков), то, значит, версия полицейских подтвердится: утонула. А, может быть, море сжалится над ним – отдаст ему ее тело, и, увидев ее мертвой, Лев сможет уйти, наконец, с проклятого пляжа, прервать этот затянувшийся на неопределенное время страшный отпуск, покинуть жуткое место, а заодно и весь этот мир. И он ждал вердикта от судьбы, подозревая, что, скорее всего, так ничего и не дождется, а просто умрет однажды ночью на холодных сырых камнях от истощения и непрерывно разрывающего душу горя, так никогда и не узнав, что на самом деле случилось с его крошкой, маленькой хохотушкой Раюшкой-попрыгушкой, подвижной и озорной, как солнечный зайчик, с таким же упрямым взглядом, как у него, и с точно такой же улыбкой, как у ее матери. В глубине души Лев не верил, что его дочь могла утонуть: Рая с восьми лет занималась балетом, и к девяти годам мышцы у нее были крепкие, как стальные тросы, а плавала она, пожалуй, лучше него. Но, милостивый Бог, где, где же она тогда может быть?! Версии, одна страшнее другой, рождались в его измученном воображении, разливаясь огнем по нервам, сводя все тело дикими судорогами, и в такие моменты Льву хотелось взорваться криком – так, чтобы лопнули голосовые связки, а вместе с ними и горло, чтобы фонтаном забила кровь и вытекла из вен и артерий в одно мгновение, лишь бы прекратилась эта невыносимая пытка. Но Лев продолжал сидеть каменным изваянием, как дремлющий до поры вулкан, сам не понимая, как это ему удается, и, наверное, сливался с темно-серой бугристой поверхностью волнореза, потому что чайки совершенно не обращали на него внимания, пробегая иногда прямо по его вымокшим насквозь кроссовкам и пытаясь склевать принимаемые за червяков шнурки. Пожалуй, если птицы и угадывали в нем человека, то, скорее всего, считали мертвым – слишком уж бесцеремонно игнорировали его присутствие. Не то что люди – те видели в нем бомжа и часто просили администрацию пляжа выдворить его с территории. Лев мог их понять: вид у него, наверняка, был устрашающий, если учесть, что всю последнюю неделю он день и ночь просиживал на одном и том же месте у буны, отлучаясь лишь к ближайшему кафе, чтобы проглотить какой-нибудь еды. За это время его лицо густо поросло щетиной, а спортивный костюм цвета топленого молока и белоснежная футболка превратились в изжеванные лохмотья цвета мокрого пепла с прилипшими ошметками водорослей. Ко всему прочему, угрюмый взгляд исподлобья и скрюченная неподвижная поза с подтянутыми к подбородку коленями добавляли облику общеизвестные признаки асоциальной личности. Впрочем, все местные охранники его уже знали и не трогали. Лев слышал иногда, как они объясняли недовольным отдыхающим: «Не обращайте внимания, горе у человека, дочка пропала на прошлой неделе, с тех пор так и сидит», и это становилось для туристов главной темой разговоров на остаток дня. Люди шептались, и в обрывках фраз то и дело звучало: «как заштормит, так и выбросит утопленницу», «да нет, уже, поди, разобрали на органы», «вывезли за границу и продали в рабство», «если повезет, может, выкуп еще потребуют», «какой там выкуп – сказали же, неделя прошла», «смотреть надо за своими детьми, тогда и не пропадут», «что творится-то, ужас какой!». От этой болтовни у Льва все внутренности скукоживались, и ему хотелось бежать подальше от скопления красно-коричневых тел, чтобы не слышать жутких домыслов. Но он не мог уйти отсюда – по крайней мере, пока был жив. Сегодняшний шторм был как нельзя кстати: на безлюдном пляже метались лишь крикливые чайки, а птичьего языка Лев, к счастью, не понимал, поэтому никто не мешал ему прокручивать в памяти подробности того самого последнего дня, когда Раюшка еще была рядом.