– Как знать, как знать, мерить надо, – раздумывал Климчук. – Ну, Григорич, ты без пузыря никуда! А я при исполнении, мне нельзя. Хотя… Дезактивация же… Далеко ехать-то?
– Ды вот же, совсем близко, за рестораном и гостиницей «Ласточка», – заторопился Лельченко.
Что-то крякнуло, шипнуло и женский голос заорал:
– Волга, Волга, ответьте дозиметрической, прием!
Странно, но весь день рация молчала, и я не обращал на нее внимания.
– Климчук на связи! – рявкнул в микрофон Володя.
– Почему не докладываешь замеры активности? – сердито спросила рация.
– Гостей возил. Журналистов. Докладываю – активность воздуха по центру 40–60 миллирентген. Почва – так и этак! Десятки рентген. На въезде у знака воздух – от ста до пятисот. У поворота на станцию около рентгена.
– Падаем потихоньку, – радостно хрипнула рация. – Журналистам привет! Скажи, пусть не брешут. Конец связи.
Климчук небрежно бросил микрофон. Посмотрел на Лельченко.
– Ладно, поехали!
Заводился «РАФ» всегда хорошо. Миг – и уже набирал скорость по улице. На площади повернули направо. Какая-то тенистая улочка. Листья всё такие же темные, неживые. А это что? На детской площадке лежали трупы собак. Я отвернулся и всю оставшуюся часть короткого пути разглядывал рацию.
– Во-во, у подъезда с рябиной тормози, – оживился Лельченко. – Наш дом хорошо закрыт от станции другими высотками, поэтому здесь условно чисто.
– Григорьевич, не говори гоп, – нравоучительно сказал Володя, – щас мерить будем.
Климчук выскочил из салона с радиометром. Датчик подозрительно внюхивался в воздух, потом брезгливо, не касаясь асфальта, прошелся над ним.
– Воздух 15 миллирентген, почва почти 2 рада, – крикнул Климчук, – не так уж чисто, не так уж грязно с учётом ситуации.
– Выбираемся, – решил Лельченко.
Первым делом он потянул из-под сиденья мощный рыбацкий фонарь. Я такие видел раньше. Серьёзная вещь. С щелочным аккумулятором.
Володя направился в обнимку с радиометром в подъезд.
– Помогай давай, – торопился Николай Григорьевич.
Он всучил мне авоську и стал загружать в неё яркие, жестяные банки.
– Манговый сок, импортный, – гордо объяснил он мне, – в Чернобыле теперь чего только нет, кормят отлично.
Следом за банками в безразмерную авоську влезло четыре небольших коробки, покрытых фольгой.
– Сухой паёк, – опять пояснил Лельченко, – не ресторан, но есть можно. Хватай сумки – Щебаршина и батькину. И до хаты.
– Может мне еще весь автобус взять? Я что вам – лошадь? – возмутился я.
Лельченко сердито выхватил у меня авоську, предоставив «лошади» тащить только сумки.
Мы вошли в подъезд. Воздух был чистый и прохладный. Он ничем не пах. Давно, давно не видел подъезд своих обитателей. И, наверное, видит людей в последний раз.