— Хотела, но ваш телефон не отвечал.
— Ладно, оставайтесь, раз пришли, — пробурчал шкаф. Что-то все на меня бурчали.
— Спасибо за разрешение, чтобы без него делала, — огрызнулась я. Хорошо, что уже третий звонок, зал стал стремительно заполняться и через несколько минут погрузился в темноту, а то бы не сдержалась, наговорила бы чего-нибудь и окончательно навредила Генриховне.
Действо на сцене меня моментально захватило, хотя ничего необычного не было, просто история, история людей, когда-то знаменитые, а сейчас забытые всеми, их жизнь и одиночество, актеры играли свою судьбу. Меня зацепило, и плотину прорвало, я так же одинока, как и эти артисты, слезы текли по щекам. Когда спектакль закончился, зал долго рукоплескал, а я пыталась успокоиться, это почти удалось. Вот занавес опустился, и актеры больше не вышли на поклон, пора покидать зал. На улице странно душно, прохлада, необходимая мне сейчас, недоступна, глаза опять наполнились слезами. Слезы обиды, знакомый Лотты смотрел на меня как на пустое место, да, в сером деловом костюме не являюсь образцом вечерних забав, но все же я была женщиной, а не пустотой.
Решила посидеть немного в сквере, недалеко от театра, и привести свои чувства в порядок.
— И куда вы собрались в таком состоянии? — пробурчал невоспитанный Лотткин шкаф.
— Домой, и это не ваше дело, — шмыгнув носом, попыталась огрызнуться я.
— Мое, мне еще Шарлотте объяснять, почему довел ее подругу до слез.
— Ничего вам объяснять не придется, спектакль растрогал, вот и все.
— Да вы рыдали как белуга, остальных так спектакль не растрогал.
— Может, я чересчур чувствительна и рыдаю по любому поводу.
— Не похоже, я таких, как вы, знаю, сухари и то чувствительней.
— Вы очень любезны, как, впрочем, и остальные чурбаны мегаполиса. Прощайте.
Обида сменилась злостью, и сквер решила поменять на клуб, Лоттка всегда так справлялась с негативом, может, и мне поможет, а если не спасут танцы, есть водка.
Глаза не хотели открываться, в голове стучало молотом, но я заставила себя приподнять голову и открыть глаза.
— Что вы делаете в моей постели?
— Вообще-то это моя постель, — пробурчал Лотткин шкаф.
— Что?
— То, ты у меня в квартире и в моей постели.
— И что я тут делаю?
— А ты не помнишь? — его рука под одеялом погладила мое бедро.
"Мамочки, что я натворила"
Последнее связное воспоминание — стопка текилы и танцпол, а потом провалы. С "черт, черт, черт" на губах я быстро собрала разбросанные по комнате вещи, кое-как натянула на себя костюм и как ошпаренная сбежала из этой квартиры.
Дома мне так и не удалось успокоиться — стыд сменялся раздражением, а раздражение — стыдом. Оставалось только богу молиться, чтоб моя выходка не отразилась на Лотте, стоило вспомнить подругу, как телефон ожил и высветил ее номер на мониторе, поборов желание не отвечать, я приняла звонок.