Не давал покоя простудный кашель; он начался еще в первую ночь. Но ничто не терзало меня так, как самый факт пребывания в этом проклятом болоте. «Почему, по какому праву сидим мы тут и мокнем, как гнилые бревна? Где армия? Нас трое. Кто мы теперь? В списках части мы, вероятно, значимся убитыми или пропавшими без вести. Но мы живы. Так кто же мы? Дезертиры? Нелепость! Не изменились ли душа твоя и твоя совесть? — спрашивал я себя. — Нет, нет и нет». Долго я размышлял над своей участью и не раз готов был поддаться горькому отчаянию. В памяти возникали образы дорогих людей, тех, кого я любил. Я вел с ними то суровый, то тихий и нежный разговор, спрашивая совета, «как бы вы поступили на моем месте?» Я вспомнил наш замечательный лозунг — «большевики в плен не сдаются», и подумал о том, что сейчас к этому лозунгу могу добавить: «и глупо не гибнут». И чем больше я размышлял о создавшемся положении и гнал от себя горькие мысли, тем шире и глубже раскрывался передо мной смысл этого лозунга. Я не в плену. Для патриота, для коммуниста это, конечно, небольшая заслуга; мне помогли Томаш и боец-узбек Хусаин, случайно оказавшиеся около меня, когда я потерял сознание. Они вырвали меня из лап немцев. Но теперь я должен выполнить свой долг.
— Ну, Томаш, какие у тебя планы? — спросил я моего верного друга.
За трое суток мы подружились так, словно вместе провели всю жизнь. Томаш говорил мало, все время о чем-то сосредоточенно думал, иногда тяжело вздыхал, крутил кончики недлинных пушистых усов и гладил рукой покрывшиеся серебристой щетиной щеки.
— Пока я не строил далеких планов, — ответил он.
— О чем же ты думал?
— О глупом болотном положении и о том, как из него выбраться?
— Лишь бы из болота, а там хоть к чорту в зубы?
— Нет, зачем же.
— Значит, есть планы — выбраться и не попасть в руки немцев? Так?
— Так.
— А ты, Хусаин?
— Тоже так думаю, — ответил Хусаин.
Хусаин вел себя все время превосходно, но на исходе вторых суток он почувствовал себя плохо — его знобило, он начал слабеть. Метался, стонал во сне.
Ко всем неприятностям пребывания в болоте прибавился голод. Две банки консервов, случайно уцелевшие в карманах моего плаща, за эти дни были израсходованы, банки превращены в кружки для воды. Мы питались ягодами — ежевикой, кажется. Их добывал Хусаин, по-пластунски совершая путь в кустарник и обратно. На пятые сутки установилась тишина. Никто в нас больше не стрелял. Опухоль на ноге еще не прошла, нога ныла. Но нужно было думать о дальнейшем. Обследовали свое имущество: два пистолета, карабин и по обойме патронов. Не густо. Мы выбрались на островок, сплошь закиданный армейским обмундированием. Целый склад! В ворохах обмундирования рылся человек в гражданской одежде.