Люди интересовались всеми сторонами нашей партизанской жизни — много ли нас, где мы находимся, связаны ли с армией. Многое хотелось знать людям, многое мы им рассказывали. Все, что не относилось к партизанской тайне, не скрывалось от колхозников.
— И райком партии, сказывают, с вами? — говорил тот же колхозник.
— С нами, — сказал я и взглянул на Рысакова.
Он отвел глаза.
— Вон ведь как. А немцы давно уже болтают, что всех коммунистов переловили. Нет, ее не изведешь, партию-то, руки коротки. Передайте райкому, что дух у народа силен и еще сильней будет.
Когда я выходил из избы, меня остановил один из колхозников и сказал шопотом:
— У меня винтовка есть и патронов немного, может быть, она нужна вам?
— А тебе? — спросил я.
Колхозник смутился.
— Она немецкая. А у меня своя есть, русская…
— Может быть, в отряд пойдешь?
— Дети, понимаете? Куда их сейчас денешь. К весне — другое дело.
Мой собеседник добыл свой трофей еще осенью, убив в лесу немца. Стрелял он в него из своей русской винтовки, оставленной раненым красноармейцем, выбиравшимся из окружения. «Что ж, этот павловский мужик по-своему тоже партизанит», — подумал я. И пусть он до поры до времени действует в одиночку.
Мы остались с Рысаковым одни. Приближался час расставания с павловцами, и мы читали в их глазах смешанное чувство страха и надежды.
— Жалко оставлять людей, — сказал я Рысакову. — Мы уйдем, а немцы нагрянут и будут карать их. И предлог теперь есть.
— Их и без предлога карают, — ответил Рысаков. — Да вот только не поумнеют никак!
Я удивленно посмотрел на командира.
— Не удивляйся! — зло проговорил он. — Знаешь, сколько сволочи еще среди этих мучеников?
— С чего ты это взял! — возмутился я.
— Говорю, значит знаю! Меня, брат, митинговщиной и елейными речами не проведешь…
Трудно было с этим человеком. На первый взгляд кажется непонятным, как можно было мириться с его не знающей меры подозрительностью, нежеланием признавать целесообразность воинских порядков, с его вспыльчивостью, иногда явным невежеством, своеволием и неорганизованностью.
Но он был командиром, центром нашего пока маленького мирка, и у меня не было власти сместить его. Да и нужно ли это было? Существовала более благодарная, хотя и неизмеримо трудная задача: выковать из этого беспорядочного сплава хороших и дурных черт характер настоящего борца, вожака. А хороших качеств у Рысакова было немало. Это был человек, преданный советской власти. Это был беззаветно смелый человек и при всех своих недостатках благородный человек. Он любил свой народ, болел его болью, страдал вместе с ним, но не умел сладить со своей буйной натурой и считал свои тайные чувства признаком слабости. Иногда любовь к людям проявлялась у него по-детски чисто.