ются в этом даже себе. Но они до сих пор продолжают одушествлять домашних животных, автомобили, корабли. А теперь еще и программы. Заблуждение о самоосознании искусственного интеллекта как раз и есть следствие его антропоморфизма, того самого, идущего из детства одушевления. Столь же безосновательного, как, например, одушевление домашней кошки или реки за окном.
– Не согласен! – возразил Серфер. – Я, например, точно ничего не одушествляю.
– А домашние животные у тебя есть?
– Нет.
– Вот видишь. У тебя нет ни любимых питомцев, ни знаний по истории вопроса. Поэтому лучше просто послушай.
– Хорошо, – кивнул Серфер.
– Ты знаешь, что члены изолированных племен часто запрещали этнографам рисовать и фотографировать себя? На полном серьезе запрещали, иногда даже до смертоубийства доходило.
Серфер снова кивнул:
– Знаю, в лицее рассказывали. Но это же дикари, у них такие верования. А у нас давно уже все по-другому.
– Ладно, возьмем более близкий пример. В двадцатом веке Япония совершила мощнейший технологический прорыв, настоящее экономическое чудо. Весь мир смотрел тогда на страну восходящего солнца, перенимая передовые технологии организации и управления. И была там одна интересная находка – в релаксационном зале компании ставили резиновый манекен, точную копию босса. А рядом клали бейсбольную биту. Чтобы все обиженные не копили злость и раздражение, а сразу же шли и разряжали его на резиновой кукле. И это реально помогало, производительность труда росла. Но только эта практика все равно не распространилась; более того, ее быстро свернули и в самой Японии.
– Почему? – спросил Серфер.
– Боссам это очень не понравилось. Неосознаваемая вера в вудуизм, я полагаю. Ничего не могли с собой поделать. Или другой пример. На ранних стадиях компьютеризации у жестоких компьютерных игр была такая опция – возможность заменять лица уничтожаемых врагов фотографиями реальных людей. И эту практику тоже прикрыли, причем задолго до того, как жестокие игры были запрещены. Хотя с рациональной точки зрения никакого вреда при этом никому не наносилось. Но с магической точки зрения все было совсем иначе – каждая пуля в игре была иглой, вгоняемой в куклу вуду.
ПалСаныч остановился, ожидая возражений. Но Серфер молчал, и он продолжил:
– И самый близкий пример. Когда запрещали порно, в качестве главного аргумента называли вред, наносимый актерам в процессе съемок. Вероятность психической травмы, оскорбительность, унижение человеческого достоинства и прочее в том же роде. С этим никто особо не спорил, и запрет приняли на ура. Но практически сразу вслед за ним запретили и анимешные картинки, и рисованные эромульты, и ролевые игры. Причем для этого пришлось пренебречь даже базовым принципом юриспруденции того времени: «Нет пострадавшего – нет преступления». Или, как говорят в вашем молодежном союзе: «Твоя свобода кончается там, где начинается свобода другого». Но тут – разве обычная картинка или героиня мультфильма может быть признана пострадавшей? Разве можно нанести ей какой-то вред или как-то ущемить ее свободу?