А лепесткам плевать было на мое желание или нежелание. Вот они дрогнули сильнее…
Заверещав как заяц, я вцепился двумя руками в стебель. Меня отбросило, будто цветок был под высоким напряжением, я отлетел и врезался спиной в письменный стол, но и вазон не удержался, слетел со своей скамеечки и грохнулся на пол. Цветок лежал теперь на боку; я нашел в себе силы подняться, подпрыгнуть и двумя ногами приземлиться на дрожащий в конвульсии бутон…
Помню хруст.
И помню, как оборвалась мелодия.
*
Я пришел в себя через неделю примерно, и человек в белом халате, которого я увидел над собой в переплетении трубок, - этот совершенно незнакомый человек был явно обрадован таким поворотом дел.
Потом я увидел над собой папу и маму. Но не сразу узнал, честно говоря. Оба были в белых халатах, оба здорово осунулись, а папа сильно поседел.
Я ничего не помнил с того момента, как цветок открылся. Ничего, кроме мелодии. Да и та скоро забылась.
Никто не мог объяснить толком, что случилось со мной в тот вечер. Когда погас свет, мама услышала мой крик, стала звать меня, но ответа не получила; когда папа выломал запертую дверь комнаты, я лежал на истоптанном цветке, и весь ковер был перепачкан землей из вазона и кровью из моего носа.
Доктора сошлись на том, что, играя в футбол, я получил травму головы, которая дала о себе знать спустя некоторое время. Открылось носовое кровотечение, я потерял сознание, а напоследок поврежденный мозг порадовал меня кошмаром (а в игре мы и в самом деле столкнулись лбами с Антоном Игнатовым, здоровенным баскетболистом из седьмого “А”, и шишка получилась преогромная). Я впал в кому и запросто мог помереть, если бы не здоровый организм и квалифицированные усилия врачей.
Я провел в больнице все лето и начало осени, а будучи выписан, шатался от сквозняков и на уроках сидел, как полено. Пришлось пропустить год; тяжелый рок с тех пор вызывал у меня головную боль, и все цветочные ящики пришлось выбросить.
Меня освободили от физкультуры, зато и армия теперь не грозила. Мама тряслась надо мной, как осина над подосиновиком. Поначалу даже старалась держать постоянно при себе, эта опека раздражала - в то же время мне было жаль маму…
Я не рассказывал ей о своих снах.
Примерно раз в месяц мне снилась мелодия. Та самая.
Тогда я просыпался мокрый и трясущийся. А два или три раза даже намочил постель. К счастью, удалось выкрутиться и скрыть это от мамы…
Прошел год, а потом еще и еще. Я вырос, окреп, болел не больше и не меньше, чем прочие школьники, малокровием не страдал, в обморок не падал и учился нормально. Врачи утешали родителей, уверяя их, что серьезных последствий травма не имела.