Упрямо сжимаю губы, мотнув головой на чемодан, который бесполезно лежит посреди комнаты:
— Ключ дома забыла.
Он кивает и идёт к нему. Помедлив, трогаюсь следом.
Егор опускается на колени и подхватывает длинными сильными пальцами замок, который на фоне его руки выглядит уменьшенной копией себя.
Полминуты задумчиво изучает собачку и язычок. Встаёт и размеренно идёт к встроенному в стену шкафу, обойдя меня стороной.
Поворачиваю голову, наблюдая. Он открывает дальнюю створку и достаёт оттуда…большой короб с инструментами.
Теперь точно никаких сомнений в том, что это его обитель.
Каким бы серьёзным он не был, гора подушек за моей спиной намекает на некое легкомыслие. Не говоря уже об этих потертых дырявых джинсах. Он точно не гонится за модой.
Наблюдаю за ним молча, сложив на груди руки. Он снова обходит меня и ставит короб на кровать так, будто тот ничего не весит. Открывает и без раздумий берёт маленькую отвертку. Снова опускается на колени и начинает что-то ковырять.
Сажусь на кровать рядом с ящиком, сложив руки на коленях и скрестив лодыжки. С трепетом наблюдаю за ловкими движениями загорелых ладоней. На предплечьях и ладонях отчетливо поступают вены.
Меня бросает в жар и жилка на шее пульсирует, потому что густые светлые волосы на его предплечьях такого же оттенка, как и…
— Плоскогубцы… — просит Егор, протягивая ко мне руку и терпеливо ждёт, посмотрев мне в лицо.
Тут же ныряю в ящик, пряча его в волосах, и перебираю инструменты.
Достаю плоскогубцы и заглядываю в его глаза. Они серьёзнее некуда.
Какая неприступность…
Сердце колотится.
Смотрю на него также серьёзно, вручая их, но, когда он уже готов коснуться инструмента, отдергиваю руку. Его пальцы хватают воздух, а я хихикаю.
— Тебе точно двадцать? — вздыхает он, опуская руку.
— Да, а тебе сколько, пятьдесят? — радуюсь я, нажимая на пластиковые ручки и делая кусь-кусь в его адрес.
Его губы улыбаются.
Они со мной заодно.
Воодушевляюсь.
— С твоей двадцаткой — да, — говорит Егор, снова протягивая руку.
Значит, это правда. Ему тридцать.
Мне всё равно, сколько ему. Джульетте было четырнадцать. Не знаю, к чему я это вспомнила.
Смотрю на его раскрытую ладонь и обречённо делаю то, что хочется. Сопротивляться просто невозможно.
Протягиваю свободную руку, и прохожусь пальчиками по его ладони.
Едва касаясь.
Начиная от кожаного шнурка на запястье и до кончика среднего пальца. Он отдёргивает руку, а я поднимаю на него растерянные глаза, потому что не знаю, как посмела это сделать.
— Шершавая… — шепчу смущённо.
Кожа на его ладони загрубевшая.
Он не белоручка.