— Ой, отстань, а? — отмахнулась я.
— Рина, дело не в картине, а в тебе, — примирительно начала девушка. — Ты замкнулась на ней. Твои последние работы и правда безжизненные. Ты все делаешь строго по правилам: крепкий рисунок, фигуратив, четкая схема расположения, освещение, тема… Но души нет.
— Какая к черту душа? — всегда зло берет, когда бросаются такими пустыми, избитыми фразами.
— Ты меня поняла, — спокойно ответила Катя. — «Нет души», значит, что ты равнодушна к тому, что рисуешь.
— А какие чувства я должна испытывать к жирному куску теста и двум китайским кружкам? — кивнула на Катин натюрморт: я специально сказала грубо, но девушка не обратила внимания на резкий тон.
— Зря ты так. Торт вкусный, кружки красивые. Кто-то старался, когда пек коржи и формовал массу для посуды. Люди ценят свою работу, делают полезные вещи. По ним сразу видно — сделано с душой для ДРУГОГО, при этом незнакомого, человека. А ведь результат их труда (кондитера, рабочего завода в Китае) всегда будет практичным и востребованным. А мы с тобой рисуем. задумайся-ри-су-ем.
Кто нашу мазню съест или попьет из нее чая? Кому-кому, а уж нам-то точно следует делать свою работу от души-иначе она не будет цениться. Кушать, даже
Невкусные торты, люди будут всегда. А смотреть на твои картины будут, только если они цепляют, если нравятся. Извини, я, как ты, красиво говорить не умею.
Но зато доступно и ясно. А вы со своим «творением» можете уединиться, и хоть всю жизнь ДРУГ на друга смотреть. Но это по-прежнему будет без души. Не вставай. Я захлопну дверь.
Щелкнул замок, и я проводила взглядом фигуру Кати, удаляющуюся от подъезда. Спрыгнула с подоконника, решительно направившись к двери в студию. Когда от нас уехал папа, я училась в последнем классе художественной школы. Родители давно не спали вместе, и отец занимал эту комнату: после его «побега» она стала моей мастерской.
Я достала из внутреннего кармана джинсовой куртки ключ от врезного замка — три недели назад, пока мама была в командировке, я вызвала «мужа на час».
Он установил замок, гарантировав безопасность моих мольбертов и красок. Хотя меня все эти расходники (пусть я и закупала их в оптовых количествах) не волновали.
Меня волновал только один мольберт в этой комнате.
Уже несколько месяцев эта картина стоит неоконченной.
Потому, что я не вижу ЕГО глаза. Торс, фон, лицо — все это было нарисовано за два дня и две ночи. Но глаза… Я не знаю, какие они.
— «Светлые, прозрачные глаза твердости остывшего металла…
Не о вас ли много лет назад, смолоду, я думала, мечтала?›>,