Его пальцы проникли между ног, погружаясь во влажный жар, и я снова не смогла сдержать стон. Машинально подалась назад, теснее прижимаясь ягодицами к Его бедрам. Но и этого было мало. Мало чувствовать Его возбуждение — я хотела, чтобы Он был во мне. Частью меня. Наполнил, затмевая все иные ощущения, позволяя насладиться полнотой этой близости.
Я просунула руку между нашими телами, обхватывая пальцами Его плоть, — и мужчина зарычал, толкаясь в мою ладонь. Губы снова сомкнулись на плече, пальцы запутались в волосах. Он потянул за них, заставляя меня запрокинуть голову, а потом впился жадным поцелуем в мой рот. Язык проник внутрь, не нежно, не лаская и не соблазняя — покоряя: такой желанной была Его власть сейчас.
Опять потянул меня за волосы, отрывая от своего тела и понуждая повернуться. Подхватил за бедра, насаживая на себя так резко, что мы оба вскрикнули. Я оплела ногами Его поясницу, обхватила руками за шею, снова всхлипывая, когда Он толкнулся глубже. Потянулась к Его губам, желая быть наполненной целиком. Везде. Дышать, двигаться вместе с Ним. Насытиться, наконец, выпуская наружу страсть, испепеляющую нас обоих…
***
Тонкий пронзительный писк будильника пробрался в сознание, вырывая меня из объятий сна. Из Его объятий. Я замерла, застыла в постели, не открывая глаз и отчаянно надеясь удержать сладкий дурман, что медленно, но неизбежно таял, вынуждая возвратиться в действительность. Знала, что ничего не выйдет, что сон не вернется, и все, что было, лишь пригрезилось мне, но лежала, не шевелясь, пытаясь ухватить последнюю призрачную надежду. А потом резко подскочила на кровати, внезапно осознавая, что в моем сумасшедшем сне я впервые видела Его лицо. Не туманный образ, как было всегда раньше. И не лицо ненавистного доцента, которым Он и был на самом деле. Моя желанная мечта, мой потрясающий любовник из сна обрел иной облик: человека, которого вчера я увидела впервые в жизни. И с которым не могла и не должна была иметь ничего общего. Матвея Ольшанского.
— Ну, и что ты смотришь? — мрачно уточнила я у собственного отражения, стоя перед зеркалом. — Не нравится то, что видишь? Мне тоже. Не надо было реветь целый вечер. Теперь не помогут никакие патчи.
Рассчитывать на то, что гелевые лепестки существенным образом улучшат ситуацию, не приходилось. Они, конечно, немного убрали отечность, но не смогли справиться с краснотой в глазах и с бледностью кожи. А если добавить к этому еще и пересохшие, распухшие губы, которые я искусала вчера во время истерики, то картинка и вовсе получалась неприглядная. Это расстраивало, но еще больше — необходимость вообще куда-то идти. У меня не было ни сил, ни желания. Единственное, чего хотелось, — это вернуться обратно в постель и спрятаться там от всего мира. От похотливого доцента, от пробравшегося в мои сны Ольшанского и от Его писем. Особенно от них. Телефон попискивал с завидной регулярностью, то и дело сигналя о новых сообщениях. Такое ощущение, что Амур не собирался оставлять меня в покое. Моя просьба больше не писать не только не возымела результата, — кажется, письма стали приходить еще чаще, чем всегда.