Искать ответы в лабиринтах сложных
От немоты беззвучных интонаций
До тишины не сказанного слова,
Пытаясь, безусловно, разобраться,
В чужих глазах запутавшись, условно.
В своих лесах мы заблудились оба,
У слова “нет” не может быть оттенков.
Мой кот пути пересекает, чтобы
Уснуть под утро на твоих коленках.
Охотилась кошка. Неслышно плыла по
Карнизу, ступая по самому краю.
То жести касаясь пружинистой лапой,
То тенью размытой на миг замирая.
– Эй, там, осторожней ступай по карнизу
Сказал ей прохожий, но кошка на крыше
Кралась и скользила как маленький призрак,
Совета его совершенно не слыша.
Прохожий спешил по делам очень важным,
Лавируя смело в потоке колёсном.
То вдруг замирал, то спасался отважно
В последний момент у машины под носом.
– Эй, там, берегись, на дороге опасно!
Мяукнула кошка, но этот прохожий
Спешил и бежал как обычно на красный
И предупрежденья не слышал, похоже.
Кусая за бочок и на краю
Размешивая ложечкой усталость
В остывшем солнце:
– Баюшки-баю
Поёт волчонок серый.
Не осталось
Посуды не помытой на столе:
– Опять ножом порезала картошку
И палец на руке?
Постой, не лей
Зеленку на коленку и на кошку!
Пусть кошка убегает босиком,
Ты выходи из ванной по-кошачьи.
Усни, не вспоминая ни о ком,
Коль невоспоминанье много значит
Для серого волчонка на краю,
Бегущего за овцами вдогонку.
А не догонит:
– Баюшки-баю.
Пускай кусает спящую девчонку.
Такой взъерошенный и злой
Котябрь мяукал ветром в щели
И первый снег кружил юлой,
И грел теплом последним еле.
Просился в дом. Мол, им, котам,
В Дакотах ихних, Юкотанах
Тоскливо в дым, пустынно там
И жизнь всегда на чемоданах.
Он выл в окно: – ну подбери!
Прошу приют, немного ласки.
Мы все ручные котябри.
Царапал дверь и строил глазки.
И я пустил его домой.
И он ко мне ввалился шатко,
Облезлый хвост пуша трубой.
Не слон и даже не лошадка.
Обнюхал кухню, где еда.
Прилёг в углу, бурча желудком,
И поселился навсегда,
Хотя просился лишь на сутки.
Я без претензий, но теперь,
Рыча как сто абракадабр,
Лохматой шкурой трётся в дверь
И снегом сыпет новый Ябрь.
Дворовый дух в кошачьей шкуре
Не пьет коньяк, сигар не курит.
Походкой мягкой гутаперчив
И важен, как Уинстон Черчилль.
Он не читает нот и писем,
Он откровенно независим
От предсказуемости многих
Голодных или одиноких.
Он чует вкус мясной в подъездах,
Он слышит рыб и тех, кто ест их,
И хруст замёрзшего минтая
У стен кирпичных осязает.
Копаясь в россыпи отбросов,
Дворовый дух – почти философ.
И размышляет как Сенека,
Достав объедок из-под снега,
Не о величии и власти,