Я смотрю на окна. За некоторыми маячат человеческие фигуры. Интересно, что будет, если начать палить сейчас по ним из пневматического пистолета. По стеклам, я имею в виду. Просто по стеклам, боже упаси!
В вечернем воздухе пролетает узкая тень какой-то птицы. Неужели еще не слишком темно для них? Я всегда радуюсь отчего-то птицам, летающим в сумерках. Если бы я умел здорово писать, как Джон Апдайк, я бы обязательно написал о стрижах, что с криками носятся в вечерней духоте южных городов.
Вадик тянет за рукав Серегу.
– Мы отойдем минут на пять, да, Сереж? – почти ласково говорит он.
Я пожимаю плечами, мне вообще все равно, и я почти начинаю жалеть, что согласился прийти сюда. Это мрачное место, уж поверьте. Весь город знает о нем, и половина замужних женщин этого города уже успела изменить здесь своим мужьям. Не всегда по своей воле, между прочим. Здесь вам предложат кабинки, обитые деревом, крашенные под мореный дуб, и вполне благополучный бассейн, где можно порезвиться с ребенком. Разумеется, если вы пришли сюда днем.
На верхних этажах есть, где развернуться втроем, вчетвером, в общем, как получится. Это, разумеется, если вы пришли сюда вечером. В двадцать три ноль ноль здесь час-пик. Даже смешно делается от мысли, что за каждым светящимся окном сейчас трахаются. Здесь покупают проституток, причем популярны асимметричные варианты. Я думаю о том, как это происходит впятером, и мне снова делается грустно. Сам не знаю, от чего.
– Постоите с Ашотом? – говорит мне Вадик. Ашот, стало быть, второй охранник. На наркомана, вроде бы, не очень похож. Я равнодушно киваю. Мне кажется, что я вполне смогу простоять с этим Ашотом молча все то время, что будет отсутствовать Вадик. Вот только как Ашот к этому отнесется?
Нам отдают на двоих початый кулек семечек, и я сыплю в ладонь охранника половину. Цвет кожи на его ладонях почему-то как у негра. Или мне это просто мерещится в красноватом сумраке юга. В наших краях всегда быстро темнеет: только что был ранний вечер – и вот ты видишь, как тянутся тени от фонарей.
Мы поднимаемся с ним на огромное бетонное крыльцо с островерхой, как татарский шатер, крышей из металлочерепицы. Ашот что-то бурчит, но я не разбираю ни слова. Он говорит, не разжимая зубов, и с акцентом. Я заглядываю внутрь этого банно-бассейного комплекса. Во всяком случае, туда, где полагается находиться холлу. Ничего особенного, ковры на стенах напоминают о соцмещанстве восьмидесятых.
– Вот этому бесплатно разрешил тачку ставить, – говорит Ашот, кивая на «Москвич» со следами шпатлевки на левом крыле, похожими на родимые пятна. – Он мне сейчас мою отстраивает.