– Ну, че там? – спрашивает он.
– Х…, – Серега пожимает плечами, – ты все вынюхал?
– Да-а, – Вадик снова трет ноздрю, потом чешет висок. Вообще-то мне давно пора идти, я лишь забежал «в баньку» на пару минут, зная, что здесь можно чем-нибудь разжиться.
Я снова думаю о Лене – хорошо, что она не знает о таких саунах. А еще лучше то, что с ней не случаются такие вещи, вроде того, что произошло с девушкой в платье цвета пачки сигарет. С другой стороны, случиться, конечно, может все что угодно. В этом мире столько говна, и почему-то все оно крутится вокруг молодежи. Самый продуктивный возраст неизбежно притягивает к себе всякую мразь. Я бы, наверное, сошел с ума, узнав, что мою жену, которую я люблю пронзительно и нежно, кто-то заставляет нюхать героин, а затем трахает, как «резиновую Зину».
Наверное, это очень сложно – сохранить любовь, когда каждый второй смотрит на твою жену, словно на какую-то суку!
Мы все стоим молча – напряженный момент, надо попрощаться и уйти. Вадик запускает в ноздрю указательный палец и медлительными движениями начинает ковырять внутри. Когда его «вставит», он не будет вытаскивать свой мерзкий палец часа два.
– Ладненько, – говорит он и чешет подбородок, – я пойду, не балуйтесь тут.
Он протягивает мне руку, и я не выдерживаю:
– Слышишь, – говорю я, – ну отсыпь немного, а?
– Да было б куда отсыпать, – равнодушно говорит Вадик и рассеянными движениями оглаживает свои карманы. Я начинаю волноваться.
– Да хоть сюда, – я достаю «стольник» и складываю его пополам в длину. – Ну, чуть-чуть.
Вадик молча берет купюру и снова садится в машину, избегая невесть чьих взглядов. Я готов облегченно вздохнуть. Мы снова все молчим, и даже стрижи перестали носиться черными полумесяцами в вечереющем сумраке. Чей-то пронзительный голос зовет с верхних этажей ребенка. Где-то в недрах сауны очень тихо продолжает играть радио. Томительная грусть начинает копиться в моем сердце. Если я сейчас не накурюсь, то очень скоро самые черные мысли неотвязно будут преследовать меня до утра. Может быть, я не смогу из-за этого заснуть.
Когда Вадик появляется вновь, то его глаза кажутся уже заметно остекленевшими. Я воображаю себе, что он чувствует, и мне становится нехорошо. Я ненавижу героин и тех, кто находит в этом извращенный мазохистский кайф. Я сам все время блюю от героина на протяжении нескольких часов подряд.
Вадик, скруглив смуглую ладонь, передает мне маленький бумажный пакетик. Вроде тех, в которых прежде в аптеках продавали амидопирин. Я беру его и немедленно прячу в карман. Вообще-то лучше в трусы, но мне не удобно в этой компании вжикать ширинкой.