Наконец Анна стащила боты, размотала шаль и тихонько открыла дверь, надеясь прошмыгнуть на кухню, где ей надо было быстренько начистить картошки, уже старой, морщинистой, проросшей, сунуть горшок с потрохами в печь томиться и откинуть творог, который поставили вчера.
– Вот она. Явилась. Ты что, воду с Бобылевки несла? Час тебя носило. Думаешь я за тебя пахать буду. Ты вон мужняя жена, а шлындраешь, бесстыжая.
Евдокия, красная, как рак, шла прямо на Анну, уперев руки в тощие бока. Она сузила глаза-щелки и брызгала слюной, да так, что капли попали Анне на лицо и она утерлась краем фартука. Это разозлило свекровь еще сильнее, она схватила со стены ремень и замахнулась, но Сашок сзади поймал руку матери и отвел в сторону. Евдокия аж зашлась.
– А ты! Ты слюнтяй. Рогатый с жениховства, а жену учить не умеешь. Она тебе и дитя не родит, порченная. Тьфу на вас, поганцы.
Свекровь вылетела в сени, как ведьма не помеле, шарахнула дверью и уже через минуту неслась по улице, как будто за ней гналась стая собак. Яркий платок, который она не повязала, а набросила на плечи, полоскался за ней на ветру, как флаг, юбка развевалась – настоящая ведьма. Сашок проводил мать глазами, отвернулся от окна, хмыкнул.
– Аннушка, ты не переживай. Ты уж давай, поезжай поскорее, да и я ноне собрался. Приедем с учебы, на свою квартиру станем, я с председателем договорился, даст комнату, как раз дом достроят для командировочных. Там и заживем. А пока потерпи. Пошли я тебе спомогну чуть, картохи начищу. Она седня поздно явится, к Степану поперла, к лысому. Эт до утра.
…
– Оооой, люди дорогенки. Да что ж денется то, ой лышенько. Да бегите ж сюда, родимые.
Анна спросонья никак не могла понять, что происходит. Кое – как нашарив тапки, она накинула шаль, потормошила упоенно храпящего Сашка и подскочила к окну. В сером свете весеннего утра, в совершенно молочном тумане, она разглядела сутулую фигуру Степана, любовника Евдокии. Он как-то странно брел посередине улицы, скрючившись, спотыкаясь. Около своего палисадника толстой всполошенной курицей прыгала Нестериха и её кудахтанье в гремящей утренней тишине грохотало до реки. А чуть поодаль, под кустом разросшейся вербы валялся красный платок, он казался огромным кровавым пятном среди молочной лужи. Из куста торчали модные боты на каблучках, именно в таких вчера вечером неслась по улице Евдокия.
– Сашка. Сашка, Сашка.
Анна сама не узнавала свой голос, визгливый, испуганный, истеричный. Муж резко отодвинул ее от окна, глянул, потом рванул в сени. Анна тоже накинула первое попавшееся под руки пальтишко и выскочила следом.