Ты даже это успела заметить! — засмеялся Рохелио.
— Тут не хочешь, да заметишь, — ответила Эрлинда.
— Сейчас такая мода, — успокаивал ее Рохелио. — Вспомни, когда вы с Розой были молодыми девушками, разве вы не носили ничего такого, что не нравилось старикам? — Помнишь, как на улицах старые индеанки плевали в след; девушкам, которые выходили на улицу в брюках.
— То брюки, — возразила Эрлинда, — а тут юбки больше похожие на набедренные повязки у дикарей.
Рохелио так и не удалось убедить жену, что нет ни страшного в том, что у Тино такие друзья. Положа руку на сердце, ему и самому хотелось, чтобы сын больше времени уделял учебе, чем развлечениям, и под давлением Эрлинды он несколько раз пытался поговорить с ним. Однако Тино только мрачно отмалчивался, и вместо разговора у Рохелио получалась длинная скучная проповедь о благонравной поведении.
Это было начало. Постепенно дела пошли все хуже, Тино вообще перестал разговаривать с родителями и лишь односложно отвечал, когда они задавали ему вопросы.
— Тино, ты куда? — спрашивала Эрлинда, когда видела, что сын собирается уходить.
— На улицу, — сухо отвечал тот, стараясь не смотрел на мать.
— Когда вернешься?
— Не знаю.
— Но с кем ты встречаешься? — настаивала Эрлинда.
— Какая тебе разница, — бормотал Тино. — Ты все равно не знаешь.
— Но я хочу знать! — повышала голос мать.
Однако Тино, не говоря больше ни слова, ускользал, плотно прикрыв за собой дверь.
Он стал частенько возвращаться поздно, открывал дверь своими ключами, стараясь не шуметь; проходил к себе в комнату. Но Эрлинда не могла заснуть, пока он не приходил. Она стала нервной, издерганной, часто срывалась. Это очень плохо отражалось на Рохелио и на маленькой Флорите, которая не могла понять, почему мама сердится, почему она вдруг ни с того ни с сего принимается плакать.
Рохелио понимал, что нужно как-то наладить жизнь в семье, но не знал, как это сделать. Он хотел поговорить с племянницами — с Лус или Дульсе, возможно, они смогли бы найти общий язык с Тино, но у тех были свои проблемы.
А после гибели Рикардо ему и вовсе стало не до этого.
Густаво и Исабель не смогли надолго задерживаться в Мехико — их ждала работа на ранчо, но, уезжая, Густаво настоятельно попросил Рохелио сообщать ему все, что удастся узнать. Если будет нужно, он непременно приедет.
Когда они уехали, Рохелио остался наедине со своими подозрениями. Разумеется, все вокруг оплакивали Рикардо, на Розу и девочек вообще было страшно смотреть, но никто не воспринимал всерьез подозрений, которые мучили Рохелио. Они считали, что смерть брата настолько потрясла его, что он перестал воспринимать события объективно.