Вер замер у двери и тоже рассматривал меня. Весь в белом, но при этом странно «темный». Смуглая кожа. Черные короткие волосы, влажные и зачесанные назад, высокий умный лоб с четкой морщинкой над левой бровью, явно часто приподнимает ее, выражая эмоции. По-настоящему необычные, жуткие глаза, настолько черные, что даже зрачка не разглядеть; казалось, они затягивают внутрь, поглощают свет. Темные от пробивающейся щетины щеки и упрямый подбородок, сжатые в тонкую напряженную линию губы и выдающийся прямой нос.
Жак сжал кулаки, и я невольно вспомнила, как эти же руки рубили чужие головы направо и налево окровавленной катаной, а потом мягко и осторожно мыли мою голову, смазывали целебной мазью ожоги на руках и ногах, кормили меня с ложечки, словно малышку… Жак странно дрогнул, будто его ударили, и я не сразу поняла почему.
— Не плачь, Лапушка, теперь все будет только хорошо. Я клянусь тебе! — хрипло, старательно не повышая голоса, сказал он.
Вот оно что. Оказывается по моим щекам ползут слезы — всего-то и стоило вспомнить проявленную заботу.
— Здесь ванная, хочешь в туалет или в душ? — мягко спросил Жак, без резких движений, словно с диким зверем рядом, сделал пару шагов к двери в ванную.
Я рискнула мотнуть головой, но ему и этого оказалось достаточно, чтобы продолжить говорить:
— Ты проспала больше суток, сейчас мы в Сан-Паулу, на побережье. Этот дом и земля вокруг принадлежат моему клану, тебя здесь никто не тронет, ты в абсолютной безопасности. И без моего разрешения сюда никто не войдет.
Сутки, значит… Хотя неудивительно, в туалет недавно хотелось неимоверно. Если мне не изменяет память и мозги еще работают, вчера он сказал, что принадлежит мне. Что он мой Волк, моя пара. Из дальнего уголка памяти робко всплыло давно забытое понятие истинной пары, о чем с благоговением говорили в маленькой родной стае, но это воспоминание заслонило совершенно другое. Слишком часто де Лавернье выплевывал мне в лицо: «Моя пара, я твой волк», а потом следовали издевательства и мучения, от раза к разу изощреннее.
Жак постоял несколько мгновений, заставляя мое сердце громко стучать. Мне показалось, он испытывает боль и в некоем замешательстве, не знает, как поступить и озадачен моим наверняка затравленным взглядом. А меня пугает неопределенность. Жак направился ко мне, вдруг остановился, когда остался всего один шаг, замер, затем сгреб с кровати одеяло и плавно, медленно положил его на пол рядом со мной. Я чуть не пискнула от страха, когда он одной рукой, осторожно обхватив меня за плечи, приподнял, а второй — подстелил под меня одеяло и сказал: