Мирослав осторожно передвинул ее с края дивана к спинке, подтолкнул одеяло и посидел немного рядом. С виду он был спокоен, но внутри бушевала холодная ярость.
— Поп, ты внизу? — набрал он.
— Ага, — сразу отозвался зам, поджидавший его в машине.
— Я сейчас спущусь.
* * *
Кузин очнулся и обнаружил себя привязанным к стулу в центре какого-то заброшенного здания из красного кирпича. Вокруг высились горы рухляди, сломанной мебели и битого стекла. В оконных рамах зияли дыры, в которых дул холодный осенний ветер.
Он хотел закричать, но рот его был заклеен скотчем. Кроме того, вряд ли бы его кто-то услышал. Мужик понял, что рядом никого нет. Он дернулся, но стул не сдвинулся с места. Сзади было что-то холодное.
Кузин закрутился и понял, что за спиной кирпичная кладка. Значит, его примотали к колонне — одной из тех, что держали свод над головой.
Время тянулось мучительно долго. Хотелось есть, пить и в туалет. В конце концов Кузин не выдержал и помочился прямо под себя, испытывая мучительный стыд, как в детстве, когда у него обнаружился энурез, и пацаны, узнав про это, дразнили его ссыклом.
Это было давно забытое чувство — стыд за то, что ты сделал что-то не то. Егор Кузин давно забыл, как это бывает. Он не стыдился ничего, более того, гордился, что всего достиг сам, вырвал зубами и когтями свою удачу у других, прошел по головам, не гнушаясь самых грязных методов.
Он с ненавистью думал о Зиме, его жене, о подельниках, которые почти наверняка сдадут его с потрохами, о деньгах, которые не успел вывести в оффшоры, и о том, что же теперь станет с его бизнесом…
От этого было особенно больно, словно по живому резали. Потерять деньги и власть, которую они давали, было хуже всего.
* * *
Зимин оставил свой смартфон у Ольги дома, чтобы уж наверняка. Попов — в своем «джипе», припаркованном во дворе. Если станут проверять, то посчитают, что они никуда не уезжали из города этой ночью.
Выйдя через черный ход в подъезде, Мирослав встретился с заместителем, и они пересели на угнанный «жигуленок».
Соблюдая все предосторожности, они выехали на заброшенную ткацкую фабрику.
* * *
Смеркалось.
Краем уха Кузин услышал шорох гравия и шелест шин. Кто-то затормозил во дворе. Перекошенная дверь, которая скрипела на ветру, хлопнула, и в проеме возник темный силуэт.
«Зима!»
Кузин испытал настоящий, ни с чем не сравнимый страх, который только усиливался с каждым шагом Зимина навстречу.
Он замычал, пытаясь сказать: «Не подходи!»
— Кузя-Кузя, — вкрадчиво сказал Зимин, и от его улыбки внутри у Кузина все опустилось. — Не скучал? Да ты обоссался, что ли? Ай-яй-яй. Как не стыдно.