Кстати, она без всякой задней мысли рассказала, что действительно умеет «разговаривать» с растениями и животными, помогая им, как она с грехом пополам смогла объяснить, «выгнать совсем мелких и совсем глупых живых, которые делают плоды гнилыми, заставляют раны гноиться и так далее». Дорант подумал, что все-таки ещё очень плохо понимает по-альвийски: вроде каждое слово знает, но смысл всей фразы остался для него тёмным. Что это за мелкие и глупые живые?
Асарау возразил ему, что в опохве тоже есть приемы, цель которых — убить совсем мелких, невидимых глазу животных, которые заводятся в ранах или попадают внутрь человека, и тогда он от них болеет. Дорант совсем сбился с толку и решил, что об этом думать он не будет. Опохве ему все равно не освоить, для этого нужны особые способности, как у его женщины. Ему же надо было как можно больше понять об обычаях и повадках альвов, чтобы знать, чего ожидать от них на поляне.
Он опасался, что отпущенный альв постарается привести своих и отобрать альву силой, убив всех, кто придет с ней.
Потому что, как стало ясно даже из коротких и маловразумительных ответов альвы на его вопросы и пояснений Асарау, для альва-воина жена в плену — невыносимый позор, смываемый только кровью. Большой кровью. И лучше, если не его кровью.
3
На нужную поляну добрались за два дня до назначенного срока. Дорант с содроганием вспомнил, чего стоило им с альвом договориться об этом сроке: представление о времени было у них, мягко говоря, очень разным. Начать с того, что люди считали время в днях, а альвы — в ночах, при этом ночь без луны, ночь с одной луной и ночь с луной за облаками назывались и считались по-разному. Асарау всё-таки молодец, если бы не его терпение…
Ждать два дня на самом краю Альвиана, в месте, где альвы регулярно бывают по своим делам — было опасно, но Дорант ни придумать, ни предложить ничего другого не мог. Вся надежда была на альву, но что придёт ей в голову, если вдруг из леса выскочат её собратья… Дорант гнал от себя эти мысли — и вызванное ими беспокойство. Поделать с этим можно было только одно: быть наготове. Поэтому, не успели они расседлать коней, каваллиер назначил часовых, распределил, кому за какой частью поляны следить, проверил, чтобы у всех на полках был свежий порох, а замки заведены, а сам расстелил попону и устроился так, чтобы видеть как можно больше. С четырехствольной хаудой на коленях и двумя пиштолями по бокам, под руками.
И опять Зарьял бережно сунул свой отводящий глаза амулет в прогоревший костер, и опять стремительно стемнело, и опять Дорант озаботился сменой часовых. К сожалению, народу было слишком много, чтобы лагерь не производил шума. Хотя люди были достаточно опытные и положение своё, вроде бы, понимали — то тут, то там возникали шепотки и смешки, а то и разговоры вполголоса. Фыркали и топтались кони, кто-то вдруг принялся подтачивать меч или топор, похрапывал Зарьял, чья очередь в стражу была под утро, едва слышно сопела альва, свернувшись клубком на краю попоны, почти вплотную к Доранту. Тихо, как шелест травы, напевал что-то на гаррани уставший за день Асарау. Смысла в амулете в таких условиях почти не было (да и кто знает, действует ли он вообще на альвов, — вдруг некстати подумал Дорант, которому эта простая мысль раньше как-то не приходила в голову).