Нет, я не уверена, что этот мальчик тоже окажется слабым или психованным, я просто не хочу знать, что и у него есть изъяны. Хотелось бы запомнить его вот таким, страстным, открытым. Обнимающим меня и целующим в шею, пока я лопаткой перемешиваю омлет. Дурачащимся и пытающимся кормить меня омлетом с рук. Идеальным.
Жаль, не вышло, жаль, что он меня нашел, придется все-таки добавлять ему изъян.
— Что-то мама задерживается, — задумчиво замечаю я, наливая кофе. — Может, ты уже торопишься и тебе некогда ждать?
— Выгонять ты совершенно не умеешь, моя богиня, — ухмыляется мой Аполлон.
Во второй раз, возвращаясь, мама возится с ключами характерно долго и громко, будто давая нам время доделать все наши дела. Впрочем, я уже одета, мой Аполлон уже одет, и что самое парадоксальное — он никуда не пытается бежать. Ну блин. А я-то рассчитывала…
Мама заходит, снимает шапку с седых кудрей, смотрит на меня, уже сидящую на стуле в кухне. И на Аполлона, с чинным видом сидящего напротив меня.
— Ну, что, не выгнала? — с иронией уточняет она. — Какое счастье, а то я уже думала, на балкон мальчика выгонишь.
Выгонишь его, ага. Он же из тех, которых ты “в дверь, а они в окно”. Я вон три раза его пуганула знакомством с мамой, даже намекнула, что у него есть время убежать, а он упрямо пропускает все мимо ушей и неторопливо прихлебывает кофе.
— Ну, знакомь нас, Наденька, — проходя в кухню, мама ставит торт на стол.
И вот тут Штирлиц понял, что предусмотрел не все.
Я ведь так и не удосужилась спросить у этого дивного создания, как его зовут вообще. Так и именую его в уме Аполлоном, не желая, чтобы он мне вдруг сказал, что его зовут Вася, и мое дивное видение покроется патиной неприятной реальности.
Но не выдавать же: “Мама, это мальчик, я с ним пару раз перепихнулась, но как зовут не знаю. Можешь звать его Аполлошей, он не против”. Тем более, он наверняка будет против, нахаленок этакий.
— Это моя мама, Ольга Петровна, — выигрывая время, я начинаю с известной мне переменной в этом уравнении, — а это…
Блин, хоть бы догадался, в чем причина моих затруднений и этой неловкой паузы. Нет, я потом перед мамой объяснюсь, конечно, но именно сейчас неловкой ситуации хотелось бы избежать.
— Давид, — невозмутимо представляется мой любовник, поднимая на меня ангельские глазки. И…
И я себе чуть кончик языка не откусываю, глядя на моего Аполлона вытаращенными глазами.
— Серьезно? — вырывается у меня изо рта. И плевать, что я сейчас спалюсь перед мамой, что слышу имя своего любовника впервые.
Давид — имя, достойное этого похожего на бога мужчины.