Во взгляде дочери встречает упрямое сопротивление, агрессию, звериную дикость.
— Я ничего не брала!
Накал эмоций настолько высокий, что обоим становится ясно: кто-то из них вот-вот пойдет в физическую атаку.
— Не смей лезть в мои дела! Знай свое место, Ева. Держись там, где тебе положено, черт возьми!
— Я не брала! Как тебе еще сказать? Будто мне известен код от твоего долбаного сейфа!
— Кроме тебя, никто не мог!
Черные глаза отца, ослепленные гневом — это бездна безумия. В такие минуты спорить с ним смертельно опасно. Только Ева — идентичный плод этого безумия. Яблоко, которое не далеко укатилось от своего дерева. Она не умеет останавливаться перед бездной.
— И что же там, в черной папке? Черные тайны рода Исаевых? Их выдержала бумага? Не испепелилась?
Лицо Павла Алексеевича искажается и багровеет. Он отвешивает дочери увесистую пощечину, но подобное уже не шокирует ни одного из них двоих.
Качнувшись, Ева с инерционной силой натыкается на выступающие книжные полки. Резкая боль тупого удара распространяется по правому боку. Обычно отец задействует свою левую не ведущую руку, чтобы смягчить силу и ее последствия. Но сегодня он не настолько разборчив.
Исаев на самом деле готов ее убить. Значит, то, что пропало, имеет для него реальную ценность.
— Боишься, что могу против тебя свидетельствовать? — зло усмехается Ева, выпрямляясь, и запрещая себе выказывать слабость перед лицом своего карателя.
— Я? Боюсь? — на лице Павла Алексеевича теснится презрение вкупе со злостью. — Тоже мне, Павлик Морозов[1]! Запомни, Ева, все провальные проекты ликвидируют. Без следов. Это подтверждает история. Никто не оставляет мутантов и калек свободно бродить по миру. Какими бы ограниченными, гнилыми и тупыми они не были — рано или поздно они приведут вредителей к своему создателю. Я все больше склоняюсь к тому, что из тебя, дочь, выходит абсолютно не то, что подразумевалось под грифом «наследник». Уймись уже! Не вынуждай меня уничтожать тебя. А то, ты знаешь, у меня рука не дрогнет.
Даже если учесть, что эта угроза преподнесена в порыве безумного гнева, слова отца звучат устрашающе.
— Прекрасно, — тон Евы язвительный и хриплый. — Можешь убить меня прямо сейчас! Потому что я ничего не брала. И возвращать мне, стало быть, нечего. Нечего!
Исаев протяжно и шумно выдыхает. Стремительно поднимает правую руку, и Ева едва способна удержаться от естественной человеческой реакции: отступить и прикрыться. Стоит, несгибаемая, в ожидании своего приговора.
Отец ведет ладонью по лицу и, поджимая губы, презрительно морщится.