».
В конце строки размашистая подпись Натальи Юрьевны занимает практически две позиции.
Срывая со своего безупречно-гладкого сердца те пресловутые пластыри, что прикрывали ранее нанесенные Титовым повреждения, Ева сталкивается с чувством, которое она все это время там блокировала.
Цепенеет. Оглохнув и ослепнув, перестает даже дышать. Без какой-либо реальной незамедлительной возможности выйти из этого коматозного состояния, чувствует, как раскаленная огненная волна поднимается от груди к шее и обдает жаром щеки.
Слыша и чувствуя лишь свои мысли и эмоции, пораженная их глубиной и силой, на долгое мгновение теряет всякую связь с внешним миром. То, что происходит внутри нее, кажется настолько определенным и настолько чужеродным, будто какой-то фантастический сбой системы подключил ее к сознанию другого человека.
Гипоксия и природные инстинкты вынуждают ее вернуться к естественному дыхательному процессу. Зрение и слух тоже возвращаются. Вот только внутри нее ничего не меняется. Это не ошибка. И не сбой системы.
Эти чувства принадлежат ей. Только ей.
Смотрит на Титова, ощущая, как глаза сами собой округляются, выдавая ее замешательство. Пробегает взглядом по его пятнистой куртке, задерживает внимание на руках с длинными сильными пальцами. И ей вдруг хочется задрать его правый манжет, чтобы увидеть черный узор татуировки, которая, подобно широкому браслету, огибает его крепкое запястье.
Еве это необходимо, чтобы понять, не поехала ли у нее, мать вашу, крыша. Ей плевать на то, насколько странно это будет выглядеть сейчас, она уже тянется к Адаму рукой. Пока не встречается с ним взглядом. Ледяная дрожь мучительно медленно скользит вдоль ее позвоночника. Глаза Титова — опасные, темные, жесткие и… родные.
«Этого просто не может быть…»
«Это же Адам… Чертов Адам Титов!»
«Я не могу… его любить…»
Не в состоянии помешать потоку боли заполнять и беспорядочно сворачивать ее душу, пытается хотя бы не демонстрировать это внешне.
Улыбается.
И одна эта улыбка забирает у нее столько сил… Но, к сожалению, это не тот момент, когда у нее есть право хранить молчание. Она должна что-то сказать. Сейчас. Вот только… Кажется, она забыла, как использовать слова.
— Надо же… — выдыхает отрывисто. — Пять баллов… Постарался.
Но голос ломается. Не может больше ничего сказать. Только смотреть ему в глаза, чувствуя, как распадается на куски ее разорванное сердце.
— Значит, ты довольна? — подталкивает к самому краю обрыва.
— Конечно, — со свистом выпаливает, пока дрожь, как полноправная хозяйка, курсирует по ее тонкой коже. — Извини, если рассчитывал, что я заплачу.