— Прости, — сказала я Кристине и, сделав шаг, к её руке прикоснулась. Та даже брыкаться перестала, обвисла у Иванова на руках. — Это был не очень хороший смех, наверное, и обидный. Но в то же время — горький и нервный. Ничего бы не случилось десять лет назад, если бы я знала, что ты Димке тётя. Или случилось. Я бы замуж вышла, счастлива была, детей родила. У меня б с Димкой были свои Мишка и Ромка. А может, ещё кто…
В комнате висит такая тишина, что об неё можно порезаться. Кристина смотрит на меня во все глаза. Бабушка Тоня жмётся в угол, словно хочет исчезнуть. Селена головой качает. А ещё… Мишка стоит. Тоже смотрит, поражённый. Мы все — глупые эгоисты. О ребёнке забыли. Устроили тут цирк.
На Димку я не гляжу. Не до того сейчас.
— Извини, — прошу прощения и у ребёнка. — Мы тут… так получилось.
— Свои Ромка и Мишка, — повторяет ребёнок ту фразу, что поразила его больше всего. — А мы чужие. А могли быть твоими.
Вы и так мои… но вслух произнести эти слова — слишком уж самонадеянно. Не имею я права сказать так сейчас. Тем более, что кем бы я их ни считала, важно, кем мальчишки считают меня.
— Вы единственные и неповторимые, — говорю я Мишке и позволяю себе прикоснуться к тёмной голове, погладить густые волосы. И — о чудо — он не отшатнулся, не нагрубил, не ударил меня по руке. — Вы уникальные. Кто-то очень умный сказал: чужих детей не бывает. И это действительно так. Вы мне с Ромой не чужие, никогда больше так не думай. Это взрослые могут быть друг другу чужими. Или не всегда родными, потому что придумывают себе что-то не то. А дети — всегда дети. Невольные заложники наших настроений, трагедий, ссор, непониманий, обид. Я хочу, чтобы ты это понял, но, наверное, не умею правильно объяснять.
— Я понял, — поднял на меня глаза Мишка и упрямо сжал губы. — Я тебе маленький, что ли.
— Вот и хорошо, — поддалась я порыву и прижала мальчишку к себе. Поцеловала его в макушку. Он вырвался, конечно, маленький колючий ёжик. Мой суровый Медведь.
— Я пойду, ладно? — обернулась я наконец-то к Димке. Усталый, чёрный даже. Глаза сверкают, будто он вот-вот расплачется. Но Димка никогда не плачет. Он… такой же, как Мишка — упрямый. — Мне… нужно побыть одной. Пожалуйста. А вам нужно поговорить.
Я киваю головой на бабушку Тоню, что совсем в жалкую старушку превратилась, ушла в себя. Перестала быть личностью и как будто в какой-то момент сдулась.
— Ань, — голос у Иванова хриплый. Колючий, как и его щетина. Ему бы выспаться нужно. А я сбегаю, детей на него оставляю. Но иногда и во мне заряд батареек заканчивается. Не смогу больше. Надо подумать, утрясти всё, что узнала.