— Амир, — произношу я нервно, — не мог бы ты поднять взгляд выше?
— Нет, — слышу я спокойное, — это хорошо отвлекает.
У меня вырывается смешок.
— Прости, моя грудь отвлекает?
— Да, — он едва приподнимает уголок губ в ответ. Иронично. Будто бы ничего такого и не случилось.
Я молча поворачиваюсь к аптечке, беру оттуда таблетки, распаковываю пару штук. Потом беру руку Амира и вкладываю ему в ладонь два кругляшка. Он опускает взгляд вниз.
— И что это? — интересуется он.
— Это отвлечет тебя получше от неприятных ощущений. Обезболивающее, — поясняю я, продолжая снова уделять внимание ране, — и не надо так смотреть. Я не виновата в том, что твоя жена отдала мне такое платье.
— Тебя смущает мое внимание?
— Да, — признаюсь я, — ты слишком откровенно рассматриваешь.
— Ты слишком откровенно наклоняешься перед мной, Рита. Ты вроде сама отослала стюардессу, и высказала желание помочь мне, или я что-то не расслышал в вашей беседе?
Я краснею. Кровь приливает к щекам так внезапно, что мне кажется, будто они вспыхивают красным, как раскаленный метал. Черт, он, все-таки, услышал тот разговор.
— Я сомневаюсь в ее квалификации, — отмазываюсь я и слышу смешок.
— Брось. Они умеют оказывать первую помощь. Эта бы точно старалась.
Почему-то Амир говорит вполне обычные вещи, но я слышу в его словах двойной смысл. Возможно, из-за его интонации, с которой он говорит. Моя бровь сама по себе изгибается в ответ на эту реплику, а когда я смотрю на него, то вижу, что Амир смеется надо мной.
— Не прикалывайся надо мной, или сделаю больно, Амир. Нельзя издеваться над двумя категориями людей: которые готовят тебе еду, и которые лечат тебя. Не знал? — я заканчиваю с раной, и перебинтовываю ему руку. На перемотку его бицепса уходит просто дочерта бинтов. Мандраж уходит, потому что я отлично справилась, и взгляд впервые срывается с раны на обнаженный торс мужчины. Я мысленно констатирую, что он однозначно занимается спортом. На его рельефе можно белье стирать.
Не знаю уж, чего не хватало Мирославе. До этого дня я считала, что она сбежала из-за тирании Амира. Но человек, который жил под гнетом морального насилия, вряд ли скажет “у тебя был непростой характер, и еще я не нагулялась”. Он скажет “ты монстр. Я вздохнула полной грудью, освободившись от тебя и поняла, какими должны быть здоровые отношения”.
Хотя, возможно, я еще многое не знаю.
— Амир, — неожиданно вырывается у меня, когда я думаю о его жене, — кем я буду, оставшись у тебя? Мне так и придется жить с документами Мирославы?
Этот вопрос мне дается нелегко. Страшно услышать ответ. Я пересекаюсь с Амиром взглядом, медленно выпрямляюсь и комкаю в руках окровавленную салфетку. Сжимаю ее настолько сильно, что она с легкостью рвется.