“Ой, все. А от тебя жена вообще сбежала. Сам-то не идеал.” — мысленно констатирую я.
— Сама, кстати, такое дерьмо выбрала или выдали? — внезапно переводит тему Амир, не замечая, как я морщусь.
— Вам мало для меня унижений? Мои мама с папой умерли. Сама выбрала.
— Думать готовой вы, бабы, нихрена не умеете. Поэтому родители должны вас замуж выдавать.
Ох. Я закусываю губу, чувствуя, как злость закипает во мне, словно вода в кастрюльке. Зато Амир довольно смеется, увидев, как поменялось выражение моего лица. Будто бы пошутил удачно. Скотина.
— А вас тоже родители женили? — интересуюсь я обиженно, и наклоняюсь ближе к его уху, чтобы еще тише произнести, — и как? Нравится вам сейчас везде свою жену искать и чужую женщину за нее выдавать?
Этот дьявол поворачивает в мою сторону лицо, и мы встречаемся взглядами. Кажется, он зол. Похоже, он был бы сейчас не против залепить мне затрещину, но он сдерживается.
— Договоришься сейчас.
Господи, ну зачем я его бешу? Дурацкая и опасная затея, но меня задевает до глубины души его рассуждения. Будто бы я не человек со свободой выбора, а какая-то вещь. Глупая и недалекая, способная только принимать решения “какое платье сегодня надеть”. Может быть, Мирослава такой и была, но я-то другая. Тысячи женщин другие.
— Не стоит за меня кому-то ломать руки, — произношу я, — сдайте их полиции и все. И отпустите меня, пожалуйста. Мне не сильно удобно разговаривать, сидя на ваших коленках.
Он ссаживает меня на сиденье рядом — почти что сбрасывает. Только тогда я выдыхаю. Словно в лапах хищника побывала и вырвалась.
— Мне от тебя советов как раз не хватает, — издевательски произносит он, а я хмыкаю.
— Ну да. Я же глупая женщина.
— Болтливая. Это хуже.
Я хочу было что-то ответить, но закрываю рот. Почему-то начинает болеть в груди. Сдавливать, будто на нее положили огромный камень.
— Можно окно открыть? — бормочу я, немного сгибаясь, чтобы глотнуть чуть больше воздуха.
— Нельзя.
— Амир… пожалуйста. Мне нехорошо.
Он внимательно смотрит на то, как я глубоко и тяжело дышу. Паника превращает вокруг воздух в густое и горячее желе, которое я пытаюсь протолкнуть в легкие.
— Все равно нельзя. Что болит?
— Дышать тяжело.
— Доехали почти. Потерпи. Сильно плохо?
— Очень, — пищу я, чувствуя, как сознание начинает темнеть, а кожа холодеет. Даже губы немеют, когда я выдыхаю. Будто бы покрываются корочкой льда. Я закрываю глаза, и только чувствую, что Амир рядом — по запаху его одеколона, тяжелого и агрессивного. Наверное, я просто упала на него. Я слышу, как он ругается на незнакомом языке сквозь зубы — резко, грубо и отрывисто. И все. Потом все пропадает.