— Ну и славно, что всё обошлось.
— Ой, мне так неловко, что я вас потревожила.
— Да перестань. Люди должны помогать друг другу. Я вот сейчас лепёшки испеку, и Саша вернётся, поужинает. Время-то позднее.
Оглядываюсь, садясь на кровати:
— А туалет у вас где?
— Так на улице. Где ж ему ещё быть? Сама дойдёшь, али помочь?
— Дойду.
Сползаю с древней кровати, которую я не припомню со времён своего пребывания в детском доме, и она, громко скрипнув панцирной сеткой, сотрясается подо мной. Анна Евментьевна подаёт мне моё пальто, и участливо качает головой, ощупывая мою фигуру осторожным взглядом:
— Худенькая такая, одни косточки.
— Да нет, я всегда так выгляжу.
— Плохо очень. Женщина должна быть пышной. Тогда и забеременеет и родит легко.
Сердце зашлось в бешеном ритме, но я старательно продолжаю удерживать на губах спокойную улыбку. Следует ли рассказать Анне Евментьевне, что я уже беременна?
Нет, подожду пока.
— Калоши одень, а то, неровен час, поскользнёшься на плитке! Я недавно только грядки полила, скользко.
— Хорошо.
Смущённо улыбаясь, я накидываю на плечи пальто, тут же ощущая обволакивающий запах своих духов, которые напоминают мне о прошлой жизни, и рву на себя тяжелую деревянную дверь. Женщина бормочет мне в спину, продолжая сокрушённо качать головой.
— Выйдешь и налево, там фонарь висит!
Осторожно ступая ногами, обутыми в резиновые калоши вызывающе-красного цвета по выщербленной плитке, я вываливаюсь на улицу. Ноздри сами собой начинают активно вдыхать тёплый вечерний воздух, и я понимаю, что давно я не дышала таким насыщенным кислородом.
В Москве совершенно другой воздух — затхлый и пресный, загаженный автомобильными выхлопами и выбросами заводов. Здесь же, наоборот — чистейше — свежий, где единственный транспорт на всю деревню, по всей видимости, старый мотоцикл моего спасителя.
Может, и хорошо, что я оказалась здесь?
Для сына будет полезен деревенский воздух.
Дохожу до узкого деревенского туалета, сколоченного из досок, и аккуратно выдвигаю шпингалет, обозревая тёмное пространство. Тусклый фонарь только усугубляет увиденное — в полутьме клозет кажется каким-то зловещим, и меня передёргивает от накатившегося озноба.
Но, делать нечего.
Быстро шагаю в полутьму, задирая ночнушку и блаженно прикрываю глаза — если не смотреть по сторонам, то можно представить, что я сижу сейчас на своём удобном унитазе, в своём недавно отремонтированном фиалкового цвета, санузле.
Рёв мотоцикла раздаётся где-то вдалеке, и я понимаю, что таинственный сын Анны Евментьевны, с которым я так ещё и не пообщалась, наконец-то возвращается.