Сначала он склонен считать происходящее с его ровесниками превратной случайностью. Именно они и изменились к худшему. Быть может, дело тут в поколении и его особой, внешними обстоятельствами обусловленной судьбе. В конце концов, он обнаруживает, что все это ему хорошо знакомо, только в аспекте отношения молодёжи к взрослым. Разве не случалось ему убеждаться в том, что с тем или иным учителем, дядей или теткой, приятелем родителей, а позднее с профессором университета или заведующим производственным обучением что-то не так! Он мог обнаружить в них до смешного сумасбродную черту характера, или же их присутствие навевало особенную скуку и разочаровывало.
Тогда он особенно не задумывался над этим, принимал неполноценность взрослых за естественный факт. Теперь он убедился: в условиях данных общественных отношений простое продолжение существования при сохранении навыков, технических или интеллектуальных, уже в зрелом возрасте приводит к кретинизму. Все выглядит так, как если бы в наказание за то, что люди предали надежды своей юности и свыклись с миром, они оказались обречены на преждевременный распад.
Сегодняшний распад индивидуальности не только заставляет рассматривать эту категорию в качестве исторически преходящей, но и пробуждает сомнения в её позитивном существе. В фазе конкуренции несправедливость, которой подвергался индивидуум, была его собственным принципом. Это относится однако не только к функции отдельного человека в обществе и его частным интересам, но равным образом и к внутренней структуре самой индивидуальности. Под знаком индивидуальности реализовала себя тенденция к эмансипации человека, но в то же самое время эмансипация явилась результатом именно тех механизмов, об освобождении человечества от которых как раз и шла речь. Самостоятельность и неповторимость индивидуума способствует кристаллизации способности к сопротивлению слепой, подавляющей мощи иррационального целого.
Но это сопротивление исторически было возможным лишь благодаря слепоте и иррациональности самого этого самостоятельного и неповторимого индивидуума. И наоборот, всё, что в качестве частного безусловно противопоставляет себя целому, остаётся дурным и беспроглядным образом приверженным существующему.
Радикально индивидуальные, неотъемлемые черты в человеке всегда включают в себя одновременно и то, что не было охвачено полностью соответствующей доминирующей системой, чему по счастью удалось выжить, и отметины того увечья, что наносит эта система своим подданным. В них в утрированной форме воспроизводят себя основные определения системы: в скупости, скажем, — несокрушимость собственности, в склонности воображать себя больным — принцип нерефлектирующего самосохранения. Благодаря тому, что посредством подобного рода черт индивидуум стремится судорожно утвердить себя наперекор принудительности природы и общества, болезни и банкротства, сами эти черты неизбежно принимают характер принудительных. В самом что ни на есть внутреннем существе своём индивидуум сталкивается с той же самой властью, от которой он спасается бегством в самого себя. Это делает его бегство безнадёжной химерой.