Просыпаюсь с трудом, выныриваю из липкого теплого мрака и расклеиваю слипшиеся веки. Глаза режет светом, так что приходится прикрыть их ладонью и не делать резких движений. Голова — бочка с маслом, а со дна тяжело поднимаются к поверхности крохотные мысли-пузырьки. Они лопаются где-то у висков и растекаются вязкой горячей волной тупой боли, чтобы стянуться в противный пульсирующий узелок в затылке.
Во рту — неприятная горечь, а в руках — такая слабость, будто я две недели провалялась в лазарете.
Приподнимаюсь на смятой простыне и понимаю, что на мне — ни клочка одежды.
Вообще. Ноль. Ничегошеньки.
Пытаюсь вспомнить, что же было вчера, но на том месте, где должно быть объяснение — провал размером с лунный кратер.
Кажется, я пила. Много и жадно. С вдохновением, самозабвенно, как могут пить только люди на грани отчаяния.
Хотела забыться — и вот вам результат.
Сажусь на постели.
Как ни странно, я оказалась в постели, да.
Вот только это не моя постель — в этом нет сомнений. Скольжу взглядом по вороху скомканных простыней — и застываю каменным изваянием.
— Саджа. Всемогущая! — чеканю слова и рассматриваю двоедушника.
Не просто рассматриваю, а беззастенчиво пялюсь, пытаясь решить: иллюзия это или самый настоящий живой человек?
«О, он очень даже живой, — подсказывает мне память услужливо. — Горячий, гибкий, напористый… какие там еще слова используют, чтобы мужика описать?»
— Не хочу вспоминать! — шиплю сдавленно и скатываюсь с койки. — Нет-нет-нет, не может этого быть!
Может. Вот же доказательство мирно спит прямо передо мной.
Он закинул руки за голову, и весь его вид такой умиротворенный и довольный, что ком встает поперек горла.
Зажмуриваюсь до красных кругов под веками и медленно открываю глаза.
Ничего не меняется: двоедушник все так же лежит, чуть повернув голову в сторону окна, откуда на расслабленное лицо льется красноватый свет восхода. Каштановые волосы растекаются по подушке, скрывают часть лба, а мощная литая грудь мерно поднимается и опадает. На смуглой коже отчетливо проступают алые царапины и пара капель запекшейся крови.
Жар бьет по моим щекам наотмашь, прокатывается по телу маковым румянцем обжигающего стыда.
Затравленно осматриваюсь и вижу в углу полотенце. Укутываюсь в него, как в броню, и вцепляюсь пальцами в волосы. Виски сдавливает тяжелый невидимый обруч, и боль бьет под колени.
— Как же это я?! — шиплю сдавленно. — Мы что… мы того?..
Медленно возвращаюсь к постели и откидываю уголок покрывала. Замечаю несколько капель крови на простыне и тихо скулю. Не от страха, нет.
