Самые поздние снимки во втором альбоме дольше прочих притягивают взгляд. Все уже цветные, чаще — полароидные. Среди них встречаются и фотографии, сделанные в этой квартире, — ремонт другой, но балкон за спинами с кустами сиренью выглядит неизменным.
Мама меняет длину и цвет волос, отец — сбривает усы, постепенно лысеет; сыновья растут. За несколько страниц, наполненных кадрами, я будто с ними проживаю чужую жизнь. По очереди перестают мелькать на снимках сначала дед, а затем — обе бабушки, и я понимаю, что, скорее всего, их уже нет. Теперь я начинаю различать братьев — старший, высокий и худой Ваня, почти всегда серьезен, младший, пониже, с пухлыми щеками — с озорной улыбкой. Его имя я обнаруживаю на обратной стороне одного из фотоснимков, где стоит подпись «Выпускной Пети». Иван и Петр.
Пару раз на общих фото в объятьях парней оказываются девушки, но лица их дальше не встречаются, и для меня остается загадкой, как именно складывается личная жизнь каждого из мужчин. Впрочем, узнать подробнее об одном из них у меня есть все шансы.
Убирая альбомы в шкаф, одну из фотографий я откладываю. Не найдя места лучше, запихиваю закладкой к Анне Андреевне, шепча:
— «В биографии славной твоей разве можно оставить пробелы?».
И прячу под диван, надеясь, что Иван не обнаружит свой улыбающийся снимок украденным девушкой из психбольницы.
Балкон захламлен коробками, тюками и чемоданами, но я выхожу на него, дыша полной грудью. Под окнами меж берез женщина развешивает белье на натянутых веревках, в песочнице копаются два малыша, а на лавке дымит сигаретой пожилой мужчина в белой кепке — восьмиклинке. Когда мы встречаемся с ним взглядом, я прячусь внутрь, словно меня застигают врасплох.
Присаживаюсь на мешки, чтобы исчезнуть из вида для окружающих, еще раз перечитываю Ахматову, то и дело возвращаясь к снимку Ивана. В куртке с меховой опушкой, он, похоже, снимает на фотоаппарат сам себя, — так кажется по положению лица в кадре. Густые, но короткие ресницы вокруг сощуренных глаз, взгляд устремлен вдаль. Щетина, такая же, как сейчас, но меньше морщин и больше рыжих волос. В таком ракурсе почти не видно, что у него гетерохромия, и мне немного жаль: эта особенность добавляет Ване шика, и я понимаю, что сама была бы не прочь иметь разный цвет радужки.
К приходу Ивана я полностью ощущаю себя словно дома.
Пыли почти нет, полы чисто вымыты, телевизор негромко вещает новости. Он заходит домой с продуктовым пакетом, и я чувствую, насколько проголодалась и устала. В больнице физические нагрузки, не дающие тебе превратиться в бесформенное нечто, запрещены. Всем удобнее, когда ты лежишь, а мышцы медленно атрофируются. Впрочем, это не снимает обязанности по приказу санитаров делать их работу. Правда, с появлением Иволги от тяжкого труда я получила освобождение: несмотря на власть врачей, ее не трогали, и меня вместе с нею.