А в глазах такая надежда, что мне уже хочется пустить себе пулю в висок.
Я стекаю на её софу и, не находя никаких слов, хлопаю себя по коленям, приглашая Маруську на них усесться. Может, не по возрасту, но это нужно мне. Гораздо больше мне, чем моей малявке.
Маруська доверчиво устраивается на моих коленях, а я обнимаю её худенькие плечики. Убираю с мордашки прядь волос, выбившуюся из растрепавшейся косички. Понимаю, что у меня трясутся пальцы.
Я боюсь.
Я настолько боюсь, что меня трясет как в лихорадке.
Но она ведь ждет ответа на свой вопрос, моих исчерпывающих объяснений. И она… Она имеет на них все права, я не могу вцепиться в неё как Скрудж МакДак в золото. Она не моя вещь — а живая малявка, и просто хочет познакомиться с папой…
Но какой из Ветрова вообще может быть отец?
Я даже «воскресным папой» его не представляю…
Вот только это не представляю я.
Я ведь понятия не имею, каким он может быть в отношении Маруськи. Он видел её один раз и хочет познакомиться. Хочет установления отцовства, встреч, прочей фигни, кажется, что-то даже про алименты заговаривал. Ну, не я о них заговаривала, точно. Я к его деньгам добровольно бы не прикоснулась. И не заговорила бы о них. Нет, он сам о них заговаривал сегодня. И о встречах — тоже сам. Это…
Это ведь чего-то стоит, да?
— Солнышко, помнишь дядю, который приходил ко мне вчера? — неловко начинаю я. Ох, не предполагала я, что мне придется вести такие разговоры.
Маруська — человечек «сто тысяч вопросов» — кивает, слушает мои сбивчивые объяснения и атакует меня сначала одним сомнительным вопросом, потом другим.
И приходится находить ответы, такие, чтобы она мне поверила, такими, чтобы она поняла, и… Не возненавидела меня. Ни сейчас. Ни потом. Ни в принципе.
Ветрову я перезваниваю через сорок минут. Для надежности — все-таки выхожу в подъезд, а то есть у меня подозрение, что моя лиса все-таки будет подслушивать.
— Встреча завтра в час, — говорю тоном «официальных уведомлений», не терпящим никаких споров. Для начала — просто пообедаем. Место можешь выбрать сам, но не рекомендую никаких ресторанов. У Маруськи шило… Везде у неё шило, где только можно. Посочувствуй себе и официантам, вам её не поймать. А я дам Маруське вас хорошенько помучить, я слишком на тебя злая, Ветров, чтобы спасать тебя от трудной доли.
— Может быть, тогда встретимся в воскресенье? — судя по тону, Ветров не ожидал, что я возьму и сдамся вот так просто. — Ты успокоишься заодно. Или безнадежно, без двадцати уколов в живот тебе не полегчает?
— В воскресенье у Маруськиной подруги день рожденья, и я в гробу видела после такого стресса еще и наблюдать твою физиономию, — устало отрезаю я, — или завтра, или можешь подождать до суда.