Шон, стараясь лыбиться не криво, подходит ближе подает руку, соображая лихорадочно, пожать? Поцеловать? Оба действия кажутся безнадежно тупыми. Идиот, бл*.
— Добрый день, мэм, — он в итоге вежливо кивает, и, как военный, прикладывает пальцы к голове. Тоже идиот…
— Идиот, — резюмирует старуха, — кто к пустой голове прикладывает? Деб, милочка, где ты его откопала?
— Баб, не надо так, — поджимает губки его девочка, — я его люблю!
И подбородок так умилительно задирает. Шону одновременно хочется ее расцеловать, закружить по двору на руках и трахнуть. Очень клевое сочетание.
— Что-то глаза у него совсем дурные, — качает головой вредная старуха, а именно так ее Шон решает про себя называть, чтоб не скатываться к мату. Это вроде как неуважительно по отношению к старшим. Даже если очень хочется. А ему ну очень хочется.
— Так бы и сожрал тебя прямо здесь, мерзавец, — продолжает старуха как ни в чем не бывало, игнорируя аханье внучки и демонстративно нейтральное выражение на лице Шона.
Ну, ну а чего делать? Лаяться с ней? На крыльце ее дома? Кода у нее нехилый такой обрез в руках? Как она вообще им воспользоваться умудрилась? Как ее отдачей не снесло? Веса-то, как в кошке! Шон удивленно оглядывает мелкую, но очень жилистую фигуру, и старуха неожиданно припечатывает язвительно:
— Да он, я посмотрю, на всех так пялится!
— Шон! — тут же поворачивается к нему Деб, делая страшные глаза.
Шон опускает голову, молчит. Терпит. И думает, насколько его терпения вообще хватит.
А еще думает, что, может, пока не поздно, брать Деб, бросать поперек байка, как раньше ковбои в этих местах хватали красивых индианок, и сваливать, пока не поздно? И хер с ним, со знакомством. Потом как-нибудь познакомится… Лет через десять… Пятнадцать… Двадцать…
— Ну проходите в дом.
Шон смотрит, как старуха приглашающе ведет обрезом, и понимает — поздно. Уже поздно.
— А это Дебби маленькая, смотри, в ясли к ягненку залезла…
Шон с интересом разглядывает черно-белые фотографии, умиляется на пухленькую малышку Деб. Судя по фоткам, очень проказливую в детстве.
Пьет холодный лимонад. Вкусный, домашний. И охеревает от происходящего. Бабушка Барб (да, он ее тоже так теперь называет), похоже, сменила гнев на милость. По крайней мере, его посадили в миленькой гостиной, обставленной в стиле старого американского Юга, и угощают. И обрез! Главное, обрез убрали! Уже, можно сказать, пришелся ко двору, ага.
Дебби чуть морщится, когда Шон, поглядывая на нее, в очередной раз поддерживает восхищение пухленькой младенческой попкой.
— Бабуль, ну хватит уже! — не выдерживает она, — нам еще к родителям ехать.