«И в эту минуту экстренная новость для наших радиослушателей. Мы получили информацию о перестрелке в поместье Шумиловых. На данный момент количество жертв правоохранительными органами не сообщается….» Всё что она говорила дальше я уже не слышал, я только слышал треск сдавленного и покореженного телефона в моей руке и чувствовал осколки корпуса в ладони.
Как в тумане добрался до нашего загородного дома, гнал на бешеной скорости. И молился всю дорогу. Хоть и не верил я ни в бога, ни в дьявола. Но молился что бы они живы остались. Когда зашел в дом сердце замерло. На полу аккуратно были разложены тела, накрытые белыми простынями. Много тел, я поочередно подходил к каждому и поднимал простыню скрипя зубами и каждый раз со страхом вглядываясь в лицо. Охрана, обслуга, здесь были все. Красные пятна крови в тех или иных местах расплывались по простыне. Стреляли куда попало. Только лишь для того чтоб не мешались. А потом дошел до трех, чуть поодаль от остальных. Со стеклянными глазами отбросил простынь, одну за одной. На меня смотрели три пары открытых глаз. В каждой голове пуля, аккуратно по центру лба. Чтоб наверняка. Глаза отца смотрели без страха, встречая свою смерть как мужчина. Глаза матери и Лики были наполнены непониманием. Все эти три года я просыпаюсь каждую ночь, потому что вижу их. Эти ледяные мертвые лица. и глаза. Я плохо помню, что было потом. Я орал как зверь над их телами, волосы рвал на голове, понимал что рядом должен был лежать, если б не случайность. И я хотел быть рядом, я настолько ненавидел этот мир, тех людей, которые за бабки просто лишили жизни трёх ни в чём не повинных людей. Помню как Маврин приехал, как с ментами меня оттаскивали от тел, чтоб в морг их отвезти. А я орал и бил каждого, кто ко мне приближался. И неважно кем он был. Маврин похороны организовывал, а я пил, не просыхая. Так чтоб не помнить и не чувствовать ничего. Хотел забыть это все, проснуться и увидеть их живыми. Или не проснуться вообще. На похоронах дождь был, все уехали, а я ещё долго стоял на коленях, зарываясь руками в землю и рыдал. Первый и последний раз в жизни. А потом обещал, что найду этих мразей и прикончу, медленно, так чтоб они проклинали себя за то что сделали, и меня, за то, что сделаю с ними я. Чтоб каждый орал от боли и вспоминал как и я их мертвые лица. Но и этого обещания я не сдержал, не смог. Пока я бухал и семью свою хоронил, всё убрали, да так тщательно, что не только менты, но и мои ищейки не смогли ничего найти.
Шумилов. Наши дни.
А я ждал, что я следующий. Каждый день ждал, и до сих пор жду, но почему то я до сих пор жив. Уже давно охрану снял, плевать на всё. Окружил себя только одноразовыми шлюхами. Детей у меня нет, зацепиться им не за что. Если и отправлюсь в могилу, то только в гордом одиночестве. Всю информацию из интернета я по максимуму убрал. Платил огромные деньги, чтоб ни одной фотографии не просочилось, чтоб всю информацию о их гибели убрали. Не мог на это смотреть. А когда домой вчера приехал, достал из сейфа единственные сохранившиеся фотографии из сейфа. Достал и смотрел им в глаза, те самые, что каждую ночь вижу. Чтоб напомнить себя, что я один по жизни должен идти. И все эти чувства дерьмовые к девочке надо выкинуть. Она молоденькая совсем, а я дерьмом все этим оброс уже так, что не выберусь сам никогда. А я уже понимал, что если попробую её один раз, то отпускать её не захочется. Это тело нежное, хрупкое, поцелуи её робкие нежные в ответ. Она такая сладкая, что я пропитавшийся вонью шлюх, как будто чистым себе показался рядом с ней. Этот запах её, который с ума сводит, и всё сразу поднялось во мне от воспоминаний о ней и желания её тела. Твою ж мать, как всё не вовремя!!! Я же чувствую, что они ближе ко мне стали. Что подбираются ко мне как стая голодных шакалов и слюнями брызжут, ждут, когда оступлюсь. А убивать видимо не могут, не знаю по какой причине. Но эти проблемы, крыса в компании и предложение её продажи не просто так. Надо убрать девочку подальше от меня, чтоб не путалась под ногами. Пусть живёт как жила, а я уж в этом дерьме захлебнусь сам. Надо вечером поехать в клуб, нажрусь опять, но хоть об Оксане думать перестану.