Дядя оказался прав. Сколько бы во мне не накопилось злости, ярости, боли, я всё ещё оставалась тем самым напуганным ребёнком. Я не могла сказать ему, что нашла Беса. Какое-то маленькое, лживое, эгоистичное существо внутри меня всеми силами противилось рассказать правду. И я лгала. День за днём писала о том, что про него здесь не говорят. Иногда мне казалось, что Дэвид не верит мне. Он часто напоминал мне о произошедшем, а потом подолгу слушал моё сбившееся дыхание, и то, как я лихорадочно сжимаю телефон, до скрипа между пальцев, до ломки в костях и суставах. И я, кажется, уже ненавидела всех нас. Себя, за то, что оказалась настолько слаба, что даже держа жизнь этого ублюдка в собственных пальцах, не могу прервать её. Я каждый раз вспоминала о том, как именно он убил моего брата, и мать, и не могла себя заставить подарить ему такую лёгкую смерть. Так я говорила себе, так убеждала саму себя, но где-то в уголках сознания навязчивый голос твердил, что я не сделаю этого никогда. Что я не могу ему отомстить просто потому, что я слабачка. Идиотка, возомнившая себя взрослой, и сильной. А всё остальное, это лишь глупые оправдания. Я ненавидела дядю за то, что он сотни, тысячи раз был прав, он знал об этом, но тем не менее не хотел признаться за меня. Не мог назвать эту правду вслух, а лишь мучал меня, молчаливо напоминая о том, как я ничтожна. Но больше всего я ненавидела Его. И с каждым днём эта ненависть росла, превращаясь в огромный, искристый шар, угрожающий разрушить всё вокруг. Он отравлял не только меня, но и близких мне людей, заставляя меня делать им больно. Я перестала общаться со своими друзьями, с каждым из них. Почему? Да просто потому, что мне не о чем было разговаривать с ними. Ни один из них не смог бы принять и малую толику моей боли, впитать её и вернуть обратно теплом и заботой. Той самой, которой была окутана эта мразь, по имени Бес. Я много раз со стороны наблюдала за тем, как к нему приходят члены семьи. Полина часто просила прощения. Не знаю за что, да и вдумываться не хотелось, но она с ним могла часами разговаривать. Так, словно в жизни этого сделать не могла, а сейчас выговаривалась. Говорила, как они его ждут, и что Артём, как она почему-то называла Артура, скоро вернётся. Гладила его по руке, той самой, где татуировка была, а мне оттуда кожу хотелось на живую содрать. Тупым ножом. Жаль только боли он не почувствует. Как и, впрочем, ничего остального. Он не видит, и не знает, как я беззвучно рыдаю, когда прихожу сюда. Как задыхаюсь, потому что воздух в этой комнате уже весь ядом пропитался, и мне, казалось, я уже давно умерла, или струпьями заживо покрываюсь. Он не знает, как часто я хочу закричать, а не могу, потому что в горле ком острый, царапает глотку, и крик этот не выпускает. И он внутри меня, рвётся наружу, когтями по рёбрам царапает, а я его выпустить не могу. Только рот беззвучно открываю, как рыба, которую на мель выбросило, и ногтями кожу на бёдрах царапаю. Потому что там никто не увидит. Могла бы, с лица бы кожу полосами сдирала, лишь бы легче становилось.