– Прости, ты права, нам надо поговорить, – он снова постарался подступиться к ней, но это еще больше разожгло пламя ее ярости. Она даже подпрыгнула на месте, а глаза ее засверкали ненавистью:
– Не подходи ко мне, ты чужой, чужой! Всю жизнь испортил, всю жизнь! О-о-о!..
Никита растерянно смотрел по сторонам, с ужасом замечая интерес прохожих. Вон кто-то стоял у фонаря и, показывая на них пальцем, обменивался какими-то фразами. Никто не смеялся, но люди не были равнодушны.
– Катя, прошу тебя, – он осторожно подкрадывался к ней, как лев охотится за трусливой зеброй, – успокойся, давай поговорим где-нибудь, прошу…
– Поговорим, – процедила она, глядя куда-то в сторону; затем она резко вонзилась в него взглядом. – О, я тебе все выскажу! Все выскажу!
И она набросилась на него с кулаками, которые действовали на него как детский резиновый молоточек. Она рычала, отбивалась от его рук, сходила с ума. А Никита все пытался ее успокоить всеми способами, которыми он только мог воспользоваться. В конце концов, он перекинул ее через плечо и понес в ту сторону, где находилась его машина.
– Пусти! – Кричала она, брыкаясь. – Зверь! Негодяй! Предатель! Мерзавец! Ненавижу! Ненавижу!
А Никита старался идти как можно быстрее, чтобы скорее скрыться от людей – еще больше заинтересованных.
– Только так и мог решать проблемы! – Продолжала она кричать.
Никита вдруг вспомнил их частые с Верой ссоры, когда, не в силах уже терпеть ее истерики, он забрасывал ее, как мешок, себе на плечо и нес, куда ему вздумалось. Это воспоминание, подкрепившееся словами, как он думал, Кати, заставило его остановиться и опустить девушку на ноги. Та продолжила его бить кулачками, пока не устала – не устала от самой себя.
Оба отдышались, и Никита спросил:
– Что ты сказала?
Вера, поправляя волосы и одежду, не смотрела на него.
– Кать, – окликнул он снова, – ты сказала… сказала там что-то про…
– Отстань.
Но Вера поняла, что его смутило.
Постепенно ее состояние пришло в норму: дыхание восстановилось, кровь отлила от лица, слюна снова стала выделяться.
«Чуть не выдала себя, дура».
Но к чему ей волноваться? Она никаким образом не может выдать себя, ведь у нее есть мощное оружие против всех Никитиных подозрений – ее облик.
– Прости, – выдохнул он, поворошив волосы, – прости меня… Ты поговоришь со мной?
– О чем? – Она смотрела на его кожаный ремень, опоясывающий джинсы.
– Как «о чем»? Обо всем.
– Надо было говорить об этом четы…
– …четырнадцать лет назад, – подхватил он, – знаю, Катя, знаю! Но дай мне объясниться, дай мне…
– Оправдать себя? – Вера, наконец, посмотрела ему в глаза. – Ты сам себя слышишь? Сам понимаешь?