Георгия арестовали. Суд проходил в сельском клубе. Раненый парень уже благополучно выздоровел. На суде он заявлял, что не верит в виновность Георгия и по любому его прощает. Просил отпустить друга. Все было бесполезно. Суд был неумолим. Задача судьи состояла в том, чтобы показать другим, как будут наказывать за подобные вещи. Дали два года тюрьмы. Все были в шоке. Георгия жалели и не верили в справедливость приговора. Следствие и суд снова перегнули палку и оказались в немилости у народа. Каждый за глаза клеймил власть, как мог, но выступать, подставляя под удар свою шею, никто не решился.
Молчаливая поддержка населения для Георгия утешением не стала. Отсидел он почти полностью все присужденное время. Тюрьма изменила его до неузнаваемости. Как он провел эти два года, он не рассказывал никому. Иногда, очень сильно любопытствующих, награждал таким взглядом, что те едва не прикусив язык, прекращали всяческие расспросы. Он стал молчалив и угрюм. В те годы наличие судимости было позорным клеймом. В семье не верили в виновность сына и считали, что это происки каких-то сил, еще помнящих родословную матери. Еще одна крупная слеза упала в, итак переполненную, чашу обид.
Жили на особицу. Дружбу ни с кем не водили, а потому слыли в округе гордецами. Ирина выучилась и стала заведующей клубом в родном колхозе. Георгий же, гонимый душевным неспокойствием и задетым самолюбием, вскорости уехал из родного дома и, не находя своего места, гонялся по белу свету. Связи с ним практически не было. Он регулярно присылал открытки с поздравлениями, из которых было ясно, что он все знает про жизнь родных. Ясно было и то, что он о них думает и помнит. Они же ему не могли дать никакой весточки о себе. Мать тяжело переживала разлуку с любимым сыном. Сначала пеняла Богу за то, что так несправедливо обошелся с ее чадом, а потом, совсем обозлившись, переключалась на власти и государство. Проклиная их денно и нощно. Она все реже улыбалась и все чаще пела грустные песни. С некоторых пор кроме русских она стала петь и грузинские песни на грузинском языке, чем немало удивила не только односельчан, но и мужа с дочерью. Они не знали, что в детстве она со своей матерью говорила по-грузински и знала песни на родном языке предков. С тех пор, как умерла мать, она не сказала ни одного слова по-грузински, а вот теперь запела. Может быть, она не хотела, чтобы люди понимали, о чем она поет, а, может быть, просто проснулся зов крови. Люди, проходившие мимо хутора или находящиеся неподалеку в лесу, заворожено слушали эти песни. Они были похожи то на звуки скрипки, то на чтение молитвы, то на вой волчицы, потерявшей своего волчонка. Ирина пыталась угомонить мать. Говорила, что ничего плохого с ним не случилось, что побегает да и вернется жив и здоров. Мать тихо качала головой и утверждала, что видит, как зло кружит над ее сыном. Говорила, что надо за него молиться. Просила и дочь тоже молиться за брата.