Он подошел к мужчине во фраке и бесцеремонно отобрал приглашение. Восьмой было дернулся, чтобы вернуть золотой прямоугольник, но наткнулся на кулак Самуэля и рухнул, как подкошенный.
Никто не мешал, все молчали. Замерла и чета Мошано, но все глаза глядя на происходящее. Самуэль подошел к помосту и протянул руку.
– Иди ко мне, Мари.
На этот раз в его голосе не было злобы, только усталость и нежность.
– Иди сюда.
Я протянула свою ладонь и шагнула с помоста, оказавшись в его объятьях. Не в силах терпеть, коснулась губами его рта. Он ответил, но я не успела насладиться, коварная тьма обморока унесла меня далеко-далеко.
Первым, что я почувствовала, был взгляд. Любопытный и беззлобный. Поэтому, наверное, я и не слетела с кровати и не забилась в угол, прячась от его обладателя.
Большие широко распахнутые глаза, длинные черные ресницы, курносый нос, веснушки, непокорная темная прядка, вылезшая из прически – за мной с большим интересом наблюдала малышка Карин.
– Здравствуй, – проговорила я, с неудовольствием слыша, как хрипл мой голос.
– Здравствуй.
– Где я, Карин?
Малышка сморщила нос.
– Как это где? У меня дома.
Теперь нахмурилась я.
– А как я оказалась у тебя дома?
– А ты разве не помнишь?
– Честно говоря, не очень.
– Тебя дядюшка принес.
– Самуэль! – ахнула я.
– Ага. Вчера вечером. Я видела. Не спалось, вот я и бегала по лестнице, подглядывала… ой…, – девочка смущенно захлопала ресницами. – То есть… я хотела сказать… пить мне захотелось, вот я и пошла на кухню, вниз, а там дядюшка тебя тащит.
От нарисованной в воображении картинки мне стало плохо, а когда память подкинула все то, что я вытворяла на приеме, и вовсе захотелось умереть. Вот прямо сейчас. Пока не вернулся Самуэль, не взглянул на меня всепрощающими черными глазами.
– Тебе плохо?! – воскликнула Карин. – Потерпи, Мари, я сейчас дядюшку позову!
– Не надо дядюшки! – встрепенулась я, но не тут-то было, Карин с криками убежала за дверь.
Живая Мать, помоги!
Я спряталась под одеяло, обнаружив, что одета в теплую длинную ночную рубашку. Какая радость. Впрочем, сильно легче не стало, стыд затопил с головой, и меньше всего мне сейчас хотелось видеть свидетеля моего безобразного поведения.
– Мари, вам плохо?
А вот и он судя по голосу, взволнован.
– Мари? У вас головокружение? Боль? Скажите, пожалуйста, не нужно терпеть.
– Со мной все хорошо, – прошелестела я из-под одеяла.
– Раз так, не могли бы вы показаться? Мне не особо удобно говорить с одеялом.
Я вновь ощутила, как запылали щеки.
– Не могу, простите?
– И почему же?
Живая Мать, неужели он не понимает, что если я вылезу на воздух, то сгорю от стыда?!