Одного взгляда на то, как по-хозяйски он сидит на столе, проглядывая какие-то бумаги, было достаточно, чтобы засомневаться. Девушки, принимавшие мои документы, чирикали, извиваясь, как гурии. Думаю, они знали о том, что у Димы есть Соня, но верили, будто бы их шарм способен затмить ее шик.
– Привет! – сказала брюнетка. – Ты вовремя. Это – Дмитрий Сергеевич, наш хозяин.
– Херршер и садданим, – добавила я.
На всякий случай по-немецки и по-корейски.
Не оценив моих познаний слова «хозяин», Кан сделал мне знак умолкнуть. Суровый знак:
– Рот свой закрой, блядь!
Девчонки дрогнули и странно переглянулись. Я ухмыльнулась и села на шаткий диван. Покачалась на нем смеха ради, чтобы Кана позлить. И рукой махнула:
– Подите, девочки, покурите.
Они опять переглянулись и вышли, оглядываясь на Диму. Как евреи на исчезающий за спиной Египет. Дима дождался, пока закроется дверь и поднял за уголок чей-то паспорт. Помахал им в воздухе, будто собирался прочесть мне что-то из Маяковского.
– Ты что-нибудь слышала о Елене Ровинской?
– Ты слишком молод, чтоб быть мне папой, – сказала я.
– Мы были ровесниками, – напомнил он.
Я кисло поморщилась. Я… Плод страсти пьяных подростков. Дитя Любви, зачатое в холодном подъезде, на чьем-то ящике для картошки. Кан молча смотрел в упор, постукивая моим паспортом о ладонь.
– Дима, че тебе опять надо?
Глядя в упор, он считывал информацию с моего биополя.
– Мне? Ничего. Это ты уже не знаешь, в какую крайность метнуться.
– Тебе-то какая разница? – хрипло сказала я, не сводя глаз с его ступни. – В смысле… Я не знала, что эта фирма – тоже твоя.
– Я не об этом спрашиваю. Какого черта ты забыла в Корее?
– А что я забыла здесь?.. Знаешь, всю свою жизнь я стремилась стать к тебе ближе. Все, что я делала, я делала в надежде, что ты полюбишь меня… Но так не делается. Я лишь сейчас это поняла. Я тебя не цепляю. Дело не в том, что со мною что-то не так. Просто лично тебя, я не завожу, а мне, как назло, помимо тебя никто на свете не нужен. Точка. Когда она пришла тогда, после Набережной… Ну, Сонька. Мне снова захотелось ее убить. Не знаю, как я сдержалась. Наверное, было стыдно признать, как низко я пала.
Взгляд Димы стал неподвижен. Сам он почти что арийцем стал. Вопрос уже висел на кончике его языка, но Кан воздержался. Он меня много раз спрашивал; видимо, понял, что спрашивать бесполезно. Я буду все отрицать.
– Ты – точно больная, – со вздохом заключил он.
Я развела руками.
– Как видно, я тоже однолюб.
Кан рассмеялся, нетерпеливо дернув ногой.
– Мы заметили. Все трое.
Я подняла глаза: