Макс молча смотрел на меня. Его лицо ничего не выражало. Он был одновременно здесь и не здесь. Словно моя история разбудила в нем что-то, чего он не хотел со мной обсуждать.
– Не знаю, к чему ты это сейчас поднял, но мне плевать на твои проблемы с самоприятием. Мужчина, которого я любила сидит в тюрьме! За то, что он спас меня! А я даже помочь ему ничем не могу. Какого хрена ты меня мучаешь?!
Он не ответил. Я развернулась, чтобы уйти; он дрогнул. Буркнул чуть слышно себе под нос:
– Мою мать изнасиловали в молодости.
Я обернулась и уставилась на него, широко раскрыв рот. Такого я точно не ожидала. Макс ухмыльнулся мне. Широко и нагло. Но в его глазах застыло что-то еще… Я не успела понять, что именно, как он продолжал:
– Она была на распределении в области; после института. Возвращалась домой. Из лесочка вышли трое солдатиков-чурок…
Я охнула, глубоко вдохнув, но ничего не сказала. Лишь сжалась, инстинктивно обнимая себя за плечи. Мысль, что другой женщине прошлось пройти до конца, напомнила мне пережитый ужас. Шрам зачесался и заболел. Я сжала свое запястье, пытаясь унять фантомную боль.
– О, господи…
– Иди сюда, – сказал Макс, постучав по дивану и я подошла. – Я обещаю: я даже не прикоснусь. Я просто не хочу орать на весь дом. Тут стены, как из картона… Так вот, месяцев через пять, мать обнаружила, что беременна.
Невзирая на неприязнь, что у меня всегда вызывала его мамаша, я дрогнула, проникнувшись сочувствием к ней. Представила, себе растущий живот, роды; маленького мулата, который спрашивает, где его папочка. И себя, похожую на жирную, спившуюся Оксанку.
В «обезьяннике», мля, твой папа, сынок!
– Господи! – сочувственно прошептала я, взглянув на него. – Бедная… На таком сроке даже аборт не сделаешь…
Макс вдруг как-то странно посмотрел на меня и улыбнулся почти как Дима: до холодных кристалликов в венах.
– Она оставила ребенка в роддоме? – спросила я, не в силах смотреть в его глаза, ставшие вдруг такими колючими и чужими. – Или он умер?.. А твой отец? Он тоже об этом знает?
– Их было трое, – повторил Макс, тем же странным тоном. – Чурок… Все не врубаешься? Ну, посмотри на меня!
И я поняла вдруг все.
Подавилась своей бестактностью; захлебнулась, словно морской водой. Все встало вдруг на свои места. Его отчаяние, его непримиримая ненависть к самому себе, и стыд за то, в чем он не виновен, но вынужден всю жизнь отвечать.
Сев перед ним на колени, я молча взяла его подрагивавшие руки и сжала. Он не ответил. Рассеянно прищурив глаза, Макс смотрел прямо перед собой, как будто бы заглядывал в прошлое. Я тоже молчала, не зная, что говорить. Понимала, конечно, что он завел сей разговор неспроста, но что ответить не знала. Просто ждала и смотрела. На его щеках вздулись желваки и Макс, собравшись с духом, посмотрел на меня.