Я часто чувствую себя одиноко и думаю, что у меня нет настоящих друзей, но это лишь потому, что паршивее друга, чем я, можно найти лишь в компании Куцийи. Я помогаю девочкам, это правда, я подстраиваюсь под них, при всей своей независимости могу стать мягкой и глиняной. Но я не могу их слушать по-настоящему, и все мои сопереживания порой кажутся искусственными и фальшивыми.
Порой я ловлю себя на мысли, что ненавижу их в особый момент. Я чувствую злость, обиду, зависть. Но сил и храбрости не хватает, чтобы они вышли наружу. Тогда, пока они еще внутри, я заставляю себя поразиться ужасу, творящемуся у меня в голове. И я заставляю себя изменять эти чувства, смотреть на людей сквозь чужие зрачки. Зрачки доброго человека. Я укрываюсь его кожей, ведь я хочу стать им. Я рождаю в себе чувства сострадания, чувства любви к тем, кто мне противен и к кому отвращение рождается еще в печени. И когда я ловлю эти чувства, пока я их вижу в цвете и форме, я обездвиживаю их и начинаю верить. Моя цель – поверить в мое светлое начало, пока оно не станет мной полностью.
Но иногда нет сил ничего рождать, ни в кого играть. И в такие моменты я иду с Сал вдоль больших стволов, иду в прохладе, иду по чистой дороге. Пробивают дорогу ростки белых цветов, что уже расцвели в сердце леса. Тропы пустуют, но слышится: шелестит трава, некто ползет или скачет.
Она болтает и болтает, а я терплю и слушаю. Играю лучшего друга, вставляю фразы и участливо мычу, пока вся моя вежливость не кончится и я не посмотрю бесцеремонно на дерево в другой стороне от ее лица. На него так забавно падает свет, что все листья кажутся разноцветными, и вся древесина журчит в движении. То дерево, честно, интереснее ее разговоров. Оно хотя бы умеет вовремя заткнуться. Грубые, злые мысли, но я не могу винить своих чувств, своей честности, возникающих по вине Сал, не осознающей порой, насколько она скучна.
Ее это, видимо, возмутило, потому что говорить она прекратила, раскрыв рот в недовольном овале. И потом какая-то фраза или вопрос повисли у неё на языке, но не могли оторваться, ведь я просто ушла.
Не хотелось терпеть.
Час тишины – он же час близости – сегодня начался с новостей о текущих конфликтах. Как только я толкнула дверь нашей комнаты, мне было объявлено, что отныне мы в войне с Аполи. Нам нельзя разговаривать с ней, замечать ее присутствие, испытывать любые чувства кроме ненависти.
Еще вчера вечером мы – и Сал, и Нан, и даже высокая Валире – были ее друзьями. Сидели вместе за ужином, обсуждали других, плыли в одном косяке и бежали вместе на стадионе. Аполи была одной из нас, пятой частичкой, отделенной лишь коридором и дверью. Она жила напротив со странными людьми. Я не помню их имен, но одна была кудрявой, полной девочкой, которая всегда была больна и от которой всегда плохо пахло. Вторая была такой же. Черные сальные волосы бросались бы в глаза, но внимание забирала одежда, которую она никогда не меняла, и выцветшая голубоватая панама. Еще она часто подсаживалась ко мне на обеде.