Повсюду летали вейбы. Они пели так нежно, так чисто и высоко, как никогда не споют птицы. Они заманивали в каждый уголок и каждый гектар газона, они кричали из деревьев, чьи ветки я знал хорошо. Они смеялись на мельчайших листочках, что царапают небо, дразнили меня, так любившего доползать до самой вершины. Я посмотрел на иву, мимо которой проходил каждый день, а она взяла двумя руками мою голову и держала ее, не давая уйти. Не отпускало, и я должен был смотреть назад, в старые дни, должен был слушать старые звуки. Но у меня еще были мои глаза, и я закрыл их, чтобы оказаться в моей темноте, где рисовал другой мир и другого себя. Ей пришлось опустить свои руки. Я тряхнул головой. Как же я был уверен.
Еще горели пустые улицы, и фонари, так ненавистные мной за отвратительный желчный свет, в те минуты между ночью и утром казались неожиданно домашними, как настольная лампа у свежезаправленной кровати.
И никуда не могло деться это чувство долга – запомнить место, что покидаешь навсегда. Посмотреть на него еще раз долго и тщательно, попрощаться. Я шел медленно, останавливаясь у случайных окон и заглядывая внутрь. Внутри было хорошо. Там дремал обособленный уголок теплой жизни, там была белая тюль и плотные шторы. Карниз, за который я держался, впивался в ладони, и мне пришлось отпустить его вместе с окном.
Я ударил себя по щекам: вспомнить! Для чего я покидаю все это? Впереди нечто большее!
И я двигался дальше, прочь из города к условной границе. И каждый шаг давался с трудом, пока не была пройдена эта условность: я никогда не был так далеко от дома. Впереди уже не было ни одного барака, ни одного деревянного столба с проводами. Начинался лес, сгущающийся в сплошное поле стволов, снова редеющее и покрывающееся смрадом топких болот. Но именно к ним я держал путь. Там, через сырую хлюпающую почву лежал путь к междуречью, обведенному на всех моих картах. Две реки – одна текла с плодородного запада, другая с обветренного востока – сливались в одну, чтобы встретиться с морем. Карта вела до слияния, дальше вела река.
Идти предстояло три дня, ночью я останавливался. Настал момент жить по-новому, без сна, и мне предстояло проводить долгие темные часы в своих мыслях, или соединяясь с высшим светом? Но идти по отсутствию человеческих следов оказалось сложнее. Постоянно работали ноги, высоко задирались колени и выжимали по капле пота из моей шеи. Я смотрел на свой компас и держал путь на абсолютный север.
В первый день я прошел не больше 10 километров, когда повалился у поваленного дерева, глубоко дыша. Тело ныло, мысли не отпускали. Я решил остановиться и провести ночь у журчащего ручья. Целую ночь! Я не хотел спать, и внутри еще теснились силы, но я боялся провести еще полсуток с самим собой. Мои мысли с наступлением темноты выедали меня, и все сложнее становилось думать о моем мире, чистейшем свете и широкой судьбе. Все же я лег, уперев голову в гнилое бревно, и не давал глазам закрыться. Тогда передо мной возникла моя мать.